Фрэнсис Паркер Йоки - Imperium. Философия истории и политики

Отмирание расовых инстинктов означает для индивида то же самое, что и для расы, народа, нации, государства, культуры: бесплодие, отсутствие воли к власти, неспособность верить или следовать великим целям, отсутствие внутренней дисциплины, стремление к жизни легкой и приятной.

Симптомы этого расового упадка по всей западной цивилизации многообразны. Первый — это ужасная дисторсия половой жизни, возникающая вследствие полного отрыва половой любви от воспроизводства жизни. Великим символом этого отрыва в западной цивилизации является все, что предлагается от имени Голливуда. Послание Голливуда состоит в том, что абсолютный смысл половой любви — в ней самой, в эротике без последствий. Половая любовь двух пылинок, не помнящих родства индивидов, а не беспорочная половая любовь, направленная на продолжение жизни, не семья с множеством детей. Один ребенок еще допускается в качестве более сложной, чем собака, игрушки; возможно, даже два — мальчик и девочка, но многодетная семья стала у этих декадентов объектом насмешек.

Декадентский инстинкт принимает в этой сфере множество форм: отмирание брака из-за принятия законов о разводе; отмена и неисполнение в отсутствие принуждения законов против абортов; навязываемое в романах, драматургии и журналистике отождествление «счастья» с половой любовью, превознесение ее как величайшей ценности, у которой ничто не должно стоять на пути: ни честь, ни долг, ни патриотизм, ни самопожертвование во имя высшей цели. Нашу цивилизацию захлестнула эротомания, которая, разумеется, несравнима с половой одержимостью XIII века: та по крайне мере была расово утвердительной, умножая европейское население. Теперь же царит чисто беспочвенная и «безопасная» эротика — духовная болезнь, равносильная самоубийству расы.

Ослабление воли (Ницше назвал это «параличом воли») — другой симптом отмирания расовых инстинктов, ведущий к окончательной порче общественной жизни в охваченных им расах. Главы правительств не осмеливаются предложить массам человеческих песчинок суровую программу, они самоустраняются, оставаясь на постах в качестве приватных особ. Управление прекращается, остаются только рутинные функции. Ни новых целей, ни жертвенности: пусть все идет по-старому, никакого творчества, никаких усилий — это было бы слишком! Да здравствует наслаждение, panemet circenses [75] Хлеба и зрелищ! ( лат. ) — Примеч. пер. . Не обращайте внимания на требования жизни, они только мешают нам наслаждаться.

Такое ослабление воли приводит к добровольному отказу от империй, завоеванных кровью миллионов людей на протяжении более десяти поколений. Оно пробуждает глубочайшее неприятие всего, что связано с аскетизмом, созиданием, будущим. Одним из его продуктов является пацифизм, и единственный способ заставить расово разлагающуюся нацию воевать — это скрестить воинскую повинность с пацифистской пропагандой: «Это последняя война, фактически — это война против войны». Только интеллектуала можно поймать на такой совершеннейший нонсенс. Слабоволие общества проявляется в большевизации верхних классов, симпатиях к врагам общества. Любой человек с неповрежденной волей воспринимается поистине как враг, отвергаются даже бесспорные доводы, ведь идеалы гораздо менее требовательны.

Из-за горизонта гибнущей расы выползает ее последний великий идеал — посредственность . Всепоглощающая посредственность, отречение от всего великого и какой-либо исключительности, и конечно, посредственность расовой крови: теперь любой может соединиться с нами, не принимая наших условий, потому что никаких условий больше нет, нет и расовых отличий, все однообразно-унылое, невозмутимое, посредственное .

К ослаблению воли нетрудно подобрать идеологию, рационально объясняющую его как «прогресс», предел мечтаний, цель всей предыдущей истории. Либерально-демократический комплекс всегда под рукой, и в такие времена он приобретает смысл смерти, поглощающей все — расы, нации, культуры. Нет различий между людьми, все равны, мужчины как женщины, женщины как мужчины, «индивид» прежде всего, жизнь — это долгие каникулы, когда главная проблема — изобретение все новых и все более тупых наслаждений; нет ни Бога, ни государства; голову с плеч тому, кто заговорит о миссии, захочет восстановить авторитет.

Эти и другие симптомы обнаруживаются при самоустранении любого верхнего слоя с ослабленной волей. Токвиль описал, как французский верхний слой в 1789 г. вообще не подозревал о надвигающейся революции, а знать, стоя на пороге террора 1793-го — spectacle terrible et ridicule [76] Ужасный и нелепый спектакль ( фр. ) — Примеч. пер. — воспылала энтузиазмом относительно «природной доброты человечества», «добродетельных людей» и «невинности человека». Не участвовала ли петровская знать России в том же спектакле накануне 1917 г.? Царь отмахивался от призывов уехать, пока не поздно, говоря: «Мой народ не сделает мне ничего плохого». Они представляли себе русского крестьянина счастливым улыбающимся мужиком, в целом добрым. Об аналогичном безволии в некоторых западных странах свидетельствовал шквал пророссийской пропаганды, распространявшейся в них, зачастую при поощрении властей, с 1920 по 1960 г.

Теперь нам предстоит осмыслить важнейшее определение расы, сформулированное XX веком: раса — это дифференциация людей по горизонтали . Материалисты XIX века, путавшие расу с анатомией, понимали расу как вертикальную дифференциацию людей. Это была «абстракция», далекая от реальности и порожденная стремлением к систематизации, а не спокойным созерцанием живых фактов. Такое созерцание было для них затруднительным благодаря существованию политического национализма, который пытался возвести всякого рода стены между европейскими расами и народами. Но если бы эти материалисты были способны прозреть, чтобы видеть факты, они увидели бы, что европейские расы творились историей, не будучи просто потомством туземного материала, имевшегося на данной территории в 900 г. н. э., до начала здесь высокой истории. Наблюдая процесс формирования рас, они бы поняли, что субъективное содержание расы гораздо важнее объективного, потому что именно люди расы всегда возглавляют исторические деяния, а подчиненные им общности играют второстепенную роль.

Попытка создать вертикальную систему рас была аполлонической — основанной на силе интеллекта. На самом же деле раса определяется в первую очередь причастностью к космическому ритму, имея дионисийский смысл.

Точка зрения XX века на этот вопрос начинается с фактов, а непреложный факт состоит в том, что все сильные меньшинства — как внутри, так и вне высокой культуры — принимали в свое общество чужака, который к ним тянулся и желал присоединиться, объективно говоря, независимо от его расового происхождения. Расовый снобизм XIX века был интеллектуальным , и его слишком узкая трактовка авторитетом, возрождавшимся в Европе между первыми двумя мировыми войнами, была абсурдной.