Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

Вот почему я, насколько это в моих силах, восстаю против всяких досужих разысканий, выходящих за пределы земного бытия человека. «Религия есть ароматическое вещество, которое сохраняет науку от порчи» — это прекрасное выражение принадлежит Бэкону, и на сей раз у меня нет желания его критиковать. Но я склонен думать, что сам Бэкон не поразмыслил над собственной максимой как следует: ведь он трудился как раз для того, чтобы отделить от науки этот аромат.

Заметьте и то, что религия — величайший двигатель науки. Она, разумеется, не может создать талант, если его нет, но она возносит его на необыкновенную высоту, где только ни обнаруживает, и прежде всего — талант первооткрывателя. Зато неверие всегда его гнетет и часто — удушает. Так чего же нам больше? Ведь нам не позволено постичь, как устроено орудие, данное для того, чтобы постигать, ибо так просто его сломать и что, может быть, еще страшнее — испортить. И за свое неведение благодарю я Бога еще искреннее, чем за свое знание: ибо мое знание — это я сам, по крайней мере отчасти, а следовательно, я не могу быть уверен, что подобное знание — благо; зато мое неведение, во всяком случае то неведение, о котором веду я речь, — от Него, а значит, я полон к нему величайшего доверия. И я не дерзну безрассудно карабкаться на ту спасительную ограду, коей окружила нас божественная премудрость: я уверен, что, находясь по эту сторону, пребываю на почве истины, — но кто же уверит меня, что по ту сторону ее не окажусь я в царстве предрассудков (чтобы не предполагать чего-то худшего)?

Кавалер. Когда сражаются две могущественные державы, третья, пусть и очень слабая, вправе предложить себя в качестве посредника, — при условии, что она будет действовать добросовестно и устроит обе стороны.

Во-первых, мне кажется, что вы, г-н сенатор, придали своим религиозным идеям чересчур широкое истолкование. Вы утверждаете, что объяснение причин всегда следует искать за пределами материального бытия и ссылаетесь при этом на Кеплера, который-де пришел к знаменитым своим открытиям через систему какой-то небесной гармонии. Я в этом ничего не смыслю, и однако, во всем этом не замечаю я и тени религии. Ведь стать хорошим музыкантом и научиться исчислять аккорды можно и без всякого благочестия. И Кеплер, по-моему, смог бы превосходно открыть свои законы даже не веруя в Бога.

Сенатор. Вы уже сами себе ответили, г-н кавалер, когда произнесли слова «за пределами материального бытия». Я отнюдь не говорил, будто всякое открытие должно появляться на свет непосредственно из какого-нибудь догмата, словно цыпленок из яйца; я утверждал, что причины не заключены в материи, а следовательно, их там и не должно искать. Между тем, дорогой друг, выходить в своих разысканиях за ее пределы могут и желают одни только верующие люди. Другие же верят лишь в материю и даже приходят в ярость, стоит только завести с ними речь об ином порядке вещей. Нашему веку очень хочется механической химии, механической астрономии; он желал бы получить механическое тяготение, механический язык, механическую медицину, — и кто знает, может, все на свете является механическим? Только религиозный дух способен излечить нас от этой болезни. Мы с вами рассуждали о Кеплере — но ведь Кеплер не встал бы никогда на ту дорогу, которая так превосходно повела его к цели, не будь он человеком в высшей степени религиозным. И мне не требуется другого доказательства этой черты его характера, кроме заглавия, данного им сочинению об истинном времени рождения Иисуса Христа. 323 323 Одно из сочинений знаменитого астронома озаглавлено «De vero anno quo Dei Filius humanam naturam assumpsit Joh. Keppleri commentatiuncula*, in 4°. Действительно, в наше время протестантский ученый так бы, пожалуй, не выразился. Очень сомневаюсь, что в наши дни какой-нибудь лондонский или парижский астроном выбрал бы подобное заглавие.

Как видите, дорогой кавалер, я отнюдь не смешиваю различные предметы, как это вам поначалу показалось.

Кавалер. Пусть так — да я и не настолько силен, чтобы с вами спорить. Но вот один пункт, по которому я все еще не прочь к вам придраться. Наш общий друг сказал, что ваше пристрастие к необычайным объяснениям способно подвергнуть вас — а вслед за вами и других — величайшим опасностям; кроме того, оно неудобно и по той причине, что вредит полезным исследованиям. На это вы возразили, что на самом деле все обстоит как раз наоборот и ничто так не благоприятствует прогрессу наук и всевозможным открытиям, как тот склад ума, который увлекает нас за пределы материального мира. Это еще один пункт, в котором я слишком несведущ, чтобы с вами спорить, однако вот что представляется мне очевидным: вы обошли молчанием второе возражение, а между тем оно весьма серьезно.

Я допускаю, что мистические идеи и необычные представления способны порою приводить нас к важным открытиям — но ведь на другую чашу весов мы обязаны положить те неудобства и невыгоды, которые могут отсюда проистечь. Предположим, к примеру, что подобные идеи вдохновили Кеплера — но если им суждено породить, кроме Кеплера, еще и десять тысяч безумцев, которые принесут в мир смуту и даже порчу, то я готов, скорее, пожертвовать великим мужем.

И потому я полагаю, что вы — да будет вам угодно простить мою дерзость — что вы, г-н сенатор, зашли слишком далеко и что было бы не худо, если бы вы с чуть большей осмотрительностью относились к вашим духовным взлетам. Но поскольку долг посредника заключается в том, чтобы у каждой из сторон что-то отнимать и каждой что-то жаловать, то и вам, г-н граф, следует поставить на вид вашу робость, которая мне кажется чрезмерной. Искренне хвалю ваше религиозное смирение и покорность — я много странствовал по свету и, честное слово, не находил ничего лучше — только я никак не могу понять, каким образом вера приводит вас к тому, что вы начинаете бояться предрассудков. По-моему, должно происходить как раз противоположное, и я удивлен тем, что вы так сердиты на предрассудки: на мой взгляд, это не такая уж дурная вещь. И в сущности, что такое предрассудок? Аббат Жерар (|0)в превосходной книге (название которой, впрочем, прямо противоречит ее содержанию) учит меня, что синонимов в языке не бывает. И потому предрассудок не является ни заблуждением, ни фанатизмом, ни каким-либо иным чудищем того же рода, которое называлось бы как-нибудь иначе. Итак, повторяю: что же такое предрассудок?

(superstition). Разве super не означает «свыше», «дальше», «больше»? Стало быть, предрассудок есть нечто, выходящее за пределы узаконенных верований. А если так, то нет никаких причин кричать: Караул! Я часто замечал, что в нашем мире достаточное оказывается недостаточным. Не сочтите это за игру слов: ведь тот, кто желает совершить в точности все, что ему позволено и ничего больше, совершит вскоре и то, что позволено не было. В своих нравственных качествах мы можем быть уверены вполне только тогда, когда сумеем привести их в состояние некоторой экзальтации. В мире политическом установленные у свободных народов конституционные власти способны существовать лишь постоянно сталкиваясь друг с другом. А если кто-то приближается к вам, желая повалить вас на землю, то вам будет недостаточно лишь крепко стоять на ногах, застыв на месте, — придется ударить того, кто на вас нападает, и, если возможно, заставить его отступить. А чтобы перепрыгнуть через канаву, всегда нужно намечать себе ориентир подальше от ее края, — иначе вы непременно в нее свалитесь. Одним словом, правило это — всеобщее, и было бы весьма странно, если бы религия стала исключением. Я не думаю, что отдельный человек, а тем более — целый народ, способны веровать в совершенной точности именно в то, во что следует веровать: всегда бывает или больше, или меньше. Полагаю, друзья мои, чувство чести неудовольствия у вас не вызывает. Но что же такое честь? Это суеверие добродетели — или это вообще ничто. В любви, дружбе, верности, добросовестности предрассудок привлекателен, даже драгоценен, а часто просто необходим — так почему же в благочестии должно быть иначе? И я склонен полагать, что вопли о злоупотреблении какой-либо вещью исходят от ненавистников самой этой вещи. Разум, без сомнения, хорошее дело, но ведь далеко не все на свете должно управляться разумом. — Послушайте, прошу вас, одну маленькую сказку, — кто знает, может быть, это правдивая история.