Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

1См. Путешествия Брюса <27)и Хассельквиста, (28)цит. у г-на Брай-ента (New System, or ап Analysis of Ancient Mythology, etc., in 4°, t. III, p. 301). (w)

больше серьезного обсуждения, так что пусть себе говорят, что угодно. 13Я же сделаю только одно замечание, для вас, может быть, новое. Дело в том, что если вся система индийских древностей была ниспровергнута полезными трудами Калькуттской академии и если один лишь взгляд на географическую карту доказывает, что Китай мог быть заселен только после Индии, то от удара, поразившего древности индийские, рушится и вся древняя история Китая — та самая, о которой нам без конца твердили многие, и особенно Вольтер.

Так или иначе, Азия была театром величайших чудес, и не удивительно, что ее народы сохранили более сильную склонность к чудесному, чем это свойственно человечеству в целом и каждому из нас в отдельности. А потому они всегда обнаруживали так мало охоты и способностей к нашему выводному знанию (sciences de conclusions). Кажется, они еще помнят первобытную науку и эпоху знания непосредственного (Гёге de l’intuition). Разве закованный в цепи орел, когда хочет подняться ввысь, требует, чтобы ему дали монгольфьер? Нет, он желает лишь одного: чтобы разбили его цепи. И кто знает, не суждено ли этим народам вновь созерцать такие зрелища, в которых отказано мелочному духу Европы? Как бы там ни было, заметьте, прошу вас, следующее: современную науку уже невозможно представить себе иначе, как в непременном окружении механических приспособлений рассудка и всевозможных искусственных методов и процедур. В тесных одеждах Севера, с головой, покрытой завитками накладных волос, обремененная книгами и инструментами, испачканная чернилами, бледная от трудов и бдений, еле тащится она, задыхаясь, по дороге истины, склонив к земле изборожденное алгебраическими знаками чело. Ничего подобного глубокая древность не знала. Науку первобытных времен, насколько ее можно различить со столь громадного расстояния, видим мы всегда вольной и уединенной; она скорее летит, нежели идет, всем своим обликом являя нечто сверхъестественное и неземное. Развеваются по ветру ее волосы, выбившиеся из-под восточной митры, эфод облекает вдохновенно вздымающуюся грудь; она смотрит лишь на небо и, кажется, касается презрительною стопою земли только затем, чтобы от нее оторваться. И хотя никогда и ни о чем она ни у кого не спрашивала, и человеческая ее основа нам неведома, все же несомненно, что обладала она познаниями драгоценнейшими. 14А это, если вы хорошенько поразмыслите, докажет вам, что древняя наука была избавлена от необходимости труда, тяготеющего над нашей наукой, и что нельзя вообразить себе ничего более ложного, чем все те расчеты, которые основали мы на современном опытном знании.

Кавалер. Мой добрый друг, вы нам сейчас ясно доказали, с каким удовольствием говорят люди о том, что любят. Обещали вы нам сухую схему, но ваше исповедание веры превратилось в род диссертации. И особенно замечательно в ней то, что вы и словом не обмолвились о дикарях, которые, собственно, и привели нас к этой теме.

Граф. Согласен: на этот счет я, словно Иов, «полон речами» 37 37 Plenus sum enim s е г m о n i b u s . . . loquar, et respirabo paululim (lob. 32, 18, 20). <32) , которым охотно предаюсь в вашем присутствии. Но как бы я хотел — пусть бы это стоило мне жизни — как бы я хотел, чтобы услышать меня могли все люди и чтобы они мне поверили! Впрочем, не знаю, зачем вы мне напомнили о дикарях: кажется, ни о чем другом я и не говорил. Ведь если все люди происходят от трех пар, заново заселивших мир, и если род человеческий изначально обладал знанием, то дикарь, как я уже сказал, не может быть ничем иным, кроме как ветвью, оторвавшейся от общественного древа. Я бы мог даже не прибегать к доказательствам, касающимся науки (хотя они неопровержимы), и ограничиться религией. Ибо одного существования религии, пусть и чрезвычайно несовершенной, достаточно, чтобы исключить состояние дикости. Всюду, где вы находите алтарь, существует цивилизация. Бедняк в своей хижине, крытой соломой, Ш)без сомнения, не такой ученый человек, как мы с вами, — но если он с пользой для себя слушает проповедь, то в большей степени является истинно общественным существом. Самые постыдные заблуждения и отвратительные жестокости запятнали анналы Мемфиса, Афин и Рима — зато хижины Парагвая блистали всеми мыслимыми добродетелями. (34)И если религия Ноева семейства (35)была по необходимости самой просвещенной и самой истинной из всех возможных, и если как раз в истинности ее следует искать источник ее порчи, то это будет второе доказательство вдобавок к первому, которое, впрочем, достаточно само по себе. А следовательно, мы должны согласиться, что знание и цивилизация представляют собой в известном смысле естественное и исконное состояние человеческого рода. Потому все восточные предания начинаются с эпохи знания и совершенства — знания, повторю, сверхъестественного, и даже Греция, лживая Греция, «дерзнувшая в истории на все», (36)отдала дань этой истине, поместив золотой век в начале вещей. Столь же замечательно, что и к последующим векам, даже к веку железному, состояние дикости отнесено не было. А значит, всякий раз, когда Греция повествует нам о своих первых людях — питающихся желудями обитателях лесов, переходящих затем к общественному состоянию, — она лишь противоречит самой себе (или же речь здесь идет об особых случаях, то есть о некогда выродившихся племенах, которые впоследствии с мучительными усилиями возвращаются к естественному состоянию, коим является цивилизация). Разве Вольтер — и этим все сказано — не признал, что все народы во все времена твердили одно: L’Age d’or le premier se montra sur la terre. 15Итак, все народы единогласно отвергают гипотезу о состоянии первобытного варварства, и, без сомнения, эти свидетельства что-нибудь да значат.

И какое мне сейчас дело до того, в какую именно эпоху та или иная ветвь отделилась от общего древа? Это произошло, и мне этого достаточно: нет сомнений в самом факте порчи и, осмелюсь сказать, в ее причине, каковой может быть лишь преступление. Вождь народа искажает в себе моральное начало преступлениями, при нынешнем положении вещей уже, по всей видимости, невозможными, ибо мы, к счастью, обладаем познаниями слишком незначительными для подобной вины. Итак, пастырь народа передает проклятие потомству, а поскольку всякая постоянная сила по природе своей действует все быстрее, то эта порча, все более отягощая потомков, превращает их в конце концов в то, что мы называем дикарями. А то, что Руссо и ему подобные именуют естественным состоянием, есть уже последняя степень отупения и скотства. Обманчивый флер, наброшенный на страшное состояние диких народов, происходит от двух совершенно различных причин; одна из них более древняя, другая же