Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

Укажу вам, г-н кавалер, еще и на характерную двусмысленность в самом названии книг о «происхождении идей», написанных в современном вкусе: ведь слово происхождение может означать как лишь случайную, побудительную, так и производящую, творческую причину идей. В первом случае предмета для спора уже не остается, ибо предсуществование идей предполагается

само собою; второй случай вполне стоит утверждения, будто материя электрической искры порождается разрядником.

Мы еще исследуем, почему всегда толкуют о происхождении идей и никогда не говорят о происхождении мыслей. Должна ведь существовать некая тайная причина постоянного предпочтения, которое оказывают одному из этих выражений. Вопрос этот не замедлит проясниться, и тогда я скажу вам, воспользовавшись словами Платона, которые всегда охотно цитирую: «Понимаем ли мы под словом мысль одно и то же? Для меня мысль есть РАССУЖДЕНИЕ, КОТОРОЕ ДУША ВЕДЕТ САМА С СОБОЙ». 63 63 Τό δέ διανοέσθαι αρ δπερ έγώ καλείς;... λόγον όν αυτή πρός αυτήν ή ψυχή διεξέργεται (Platonis Theaetet, Ορρ., t. II, ρ. 150-151 ). (107) Слово, речь и разум — одно и то же. (Боссюэ. Увещание к протестантам, № 48), и это слово, эта речь, этот разум — одно существо, одна реальная ипостась как в подобии, так и в первообразе. Потому и было сказано: die verbo, а не die verbum. im) ОДНО это превосходное определение ясно вам докажет истинность того, о чем я только что говорил: вопрос о происхождении идей совпадает с вопросом о происхождении языка. Мысль и язык — два великолепных синонима, ибо разум не может мыслить, не зная, что он мыслит; ни сознавать, что мыслит, и не говорить, ведь необходимо, чтобы он был в состоянии сказать: я знаю.

А если кто-нибудь из посвященных в современные учения скажет вам, что вы говорите оттого, что с вами говорят, спросите у него (только вот поймет ли он вас?): есть ли, на его взгляд, понимание (entendement) то же самое, что и слушание, и полагает ли он, что для того, чтобы понять (entendre) слово, достаточно услышать (entendre) тот шум, который оно производит в ушах?

Впрочем, если вам угодно, оставим этот вопрос в стороне. Когда же вы пожелаете углубиться в основную проблему, я не замедлю обратить ваше внимание на один весьма важный предварительный пункт: после стольких споров люди так и не сошлись в определении врожденных идей. Вы не поверите, но ведь Локк даже не потрудился нам сообщить, что же он разумеет под этими словами! А французский переводчик Бэкона, потешаясь над врожденными идеями, объявляет, что не может-де «припомнить, обладал ли он знанием правила квадрата и гипотенузы, когда находился в материнском лоне, или нет». А вот вам другой умный человек (ведь Локк был действительно очень умен), который приписывает спиритуалистам убеждение в том, что уже в материнской утробе плод знает математику, или в том, что можно нечто познать, ничему не учась, и что все это философы якобы и называют врожденными идеями. {109)

Писатель совершенно иного склада и другой репутации, (110)делающий ныне честь Франции своими превосходными талантами и достойным их употреблением, искренне полагал, что выдвинет решающий довод против врожденных идей, когда спросит: «Если сам Бог запечатлел ту или иную идею в наших умах, то как же человек мог ее стереть? Каким образом, например, ребенок-идолопоклонник, рожденный на свет, как и христианин, с отчетливой идеей единого Бога, может выродиться до такой степени, что станет верить во множественность богов?»

Сколько же всего мог бы я вам поведать об этих отчетливых идеях и об ужасной — но более, чем реальной — способности человека в той или иной степени уничтожать врожденные ему идеи и передавать эту порчу по наследству\ Пока же я ограничусь тем, что укажу на явное смешение идеи (или обыкновенного понятия) с утверждением — смешение двух совершенно противоположных вещей. Врожденным является первое, но отнюдь не второе, ибо никто, полагаю, не осмелится сказать, что существуют врожденные рассуждения. Деист говорит: «Существует лишь один Бог» — и он прав; идолопоклонник утверждает: «Богов много» — и он заблуждается, но так, как ошибаются люди при вычислении. Так неужели отсюда следует, что у человека нет идеи числа? — напротив, это доказывает, что он ею обладает, ибо без подобной идеи человек даже не имел бы чести заблуждаться. В самом деле, для того, чтобы ошибаться, нужно нечто утверждать, а последнее невозможно без действенной силы глагола быть, который представляет собой «душу» всякого иного глагола, 64 64 «Пока нет в речи глагола, человек не говорит — он издает шум» (Плутарх. Платоновские вопросы, гл. IX). — но ведь любое утверждение предполагает уже существующее понятие. Так что без предсуществующей идеи Бога не было бы ни теистов, ни политеистов, поскольку о том, чего не знаешь, нельзя сказать ни «да», ни «нет», — а значит, невозможно ошибаться, рассуждая о Боге, если не иметь при этом идеи Бога. И потому врожденным является именно понятие или чистая идея, по необходимости инородная чувствам; если же подобная идея подчинена закону развития, то лишь оттого, что таков универсальный закон мысли и жизни для всех областей земного творения. Всякое же понятие истинно. 65 65 де Бональда драгоценное собрание его сочинений, он будет иметь удовольствие убедиться в том, что знаменитый автор «Первобытного законодательства» присоединился, наконец, к числу самых достойных защитников теории врожденных идей. Речь здесь, впрочем, идет лишь о противоположном утверждении, отрицающем нематериальное происхождение идей; остальное же — наше личное дело, семейный вопрос, вмешиваться в который материалисты не вправе.

Как видите, господа, при решении этого важного вопроса (а подобных примеров я мог бы привести множество) следует прежде всего точно определить, о чем идет речь.

И наконец, последнее, не менее существенное предварительное замечание. Обратите внимание, что это тайное действие, которое во всех науках...

Сенатор. Послушайте, дорогой друг, не ходите больше по краю этого вопроса, ибо вы поскользнетесь, и нам придется провести здесь ночь.

Граф. Да сохранит вас от этого Господь, друзья мои, ведь разместились бы вы тогда без особого удобства. А впрочем, жалеть пришлось бы лишь вас, дорогой сенатор, а вовсе не нашего любезного солдата, который мог бы прекрасно устроиться и на диване.

Кавалер. Вы мне напомнили о моих биваках, но даже вы — человек отнюдь не военный — могли бы рассказать нам об ужасных ночлегах. Мужайтесь, мой друг! Есть несчастья, имеющие какую-то сладость; у меня, по крайней мере, бывает такое ощущение, и мне приятно думать, что вы его со мной разделяете.

Граф. Я способен смириться без усилий и ропота; признаюсь даже, что если бы я был один на свете и поразившие меня удары судьбы причинили боль лишь мне одному, то на все, что происходит в мире, смотрел бы я лишь как на блестящее и величественное зрелище, предавшись восхищению всем своим существом, — но дорого же достался мне входной билет!..