Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

18. (Стр. 82. «Кто научил их называть лихорадку «очистительной» или «искупительной»?»)

В самом деле, нет, похоже, ни малейших сомнений относительно этимологии слова febris, (I60)явно восходящего к старому слову februare. (I6I)Отсюда — Februaris, месяц покаяний, искупительных, очистительных обрядов.

К этим замечательным словам я причисляю и слово румб, давно уже вошедшее во многие языки приморских народов Европы. Rhumbos по-гречески значило вращение вообще, a rhumbon — вращение по спирали. Нельзя ли, даже не будучи Матаназием, усмотреть здесь знание древними локсодромии? {162)

19. (Стр. 82. «Гомер... упоминает о людях и вещах, которых боги называют так, а люди — иначе»)

По поводу этого выражения следует заметить, что в «Одиссее» оно уже ни разу не встречается; данное наблюдение можно присоединить к числу прочих доводов, позволяющих предположить, что «Илиада» и «Одиссея» не являются творением одной и той же руки, ибо автор «Илиады» обнаруживает чрезвычайное постоянство в употреблении имен, прозвищ, эпитетов, речевых оборотов и т. п.

20. (Стр. 83. «Платон отметил подобный талант юных народов»)

В самом деле, он говорит, что «всякий разумный человек обязан воздать похвалу древности за то великое множество удачных и истинных имен, которое присвоила она вещам» — Ώς εύ κατά φύσιν κείμενα (Platonis Leges, VII, Ορρ., t. VIII, ρ. 379). (1б3)

Сенека также восхищается дарованием древних в обозначении предметов efficacissimis notis (Senecae Epis-tolae morales, LXXXI, <9>); (164)и сам он столь же восхитителен в этом своем выражении, которое яснейшим образом передает его мысль.

Однако Платон не ограничивается признанием этого дара древних; он делает отсюда неопровержимый вывод: «Что до меня, то я считаю бесспорным, что первоначально имена вещам могла давать лишь та сила, которая стоит выше человека, и потому эти имена столь истинны» — Οιμαι μέν έγώ τον άλεθεστατον λόγον πέρι τούτων είναι μείζω τίνα δύναμιν είναι ή άνβρωπείαν την βεμένην τα ονόματα τοίς πράγμασιν, ώστε αναγκαιον είναι αυτα οΡΘΩς εχειν (Platonis Cratyl, Ορρ.,, edit. Biponti, t. II, ρ. 343). (l65)

21. (С mp. 85. «Посмотрите, как поступили они некогда с двумя латинскими словами dvo и ire, из которых создали слово du ire, со значением «идти вдвоем», и затем, путем совершенно естественного распространения смысла — «вести», «сопровождать» (mener, conduire)»)

Еще у Шаррона встречается: «Тот, кого хочу я повести (duire) к истине и наставить в ней» (О мудрости, кн. II, гл. V, № 13). Слово это родилось в ту эпоху истории нашего языка, когда значения duo и ire были общеизвестны. Но как только идея одновременности изгладилась из сознания, словотворческая сила присоединила к данному слову частицу, призванную выражать эту идею по-французски, то есть латинское сим, — и теперь мы говорим conduire. Когда же мы выражаемся в разговорном стиле: Cela ne те duit pas (это мне не нравится), то здесь снова оживает первоначальное значение, как если бы мы сказали: «Это не может пойти вместе со мной, сопровождать меня, оставаться рядом со мной». Почти в том же смысле мы говорим: Cela ne vous VA pas (это вам не подходит).

22. (Стр. 85. «Из личного местоимения Se, наречия места Hors и глагольного окончания tir они образовали sortir, или „вынести себя за пределы того места, где находился прежде"»)

Рубо, (|бб)во вступительном рассуждении к «Словарю французских синонимов», усматривает в слове sortir hors и ire. Он не разгадал этого слова потому, что не принял в расчет согласные, на которые истинный этимолог должен обращать почти исключительное внимание. Гласные — это трубы органа; в них — лишь животная сила, способная издавать крик; согласные же — его клавиши, то есть знак разума, превращающего крик в слово.

23. (Стр. 85. «Слово courage, образованное из cor и rage, то есть 11ярость сердца", или, лучше сказать, “воодушевление, восторг сердца"»)

«Я говорил себе в ярости (en mon courage)·, если бы король удалился и т. д.» — Жуанвиль, в Собрании мемуаров и т. д., т. I. Фраза эта звучит совершенно по-гречески: Έγώ δέ έν τω ΘΥΜΩ μου ελεγον, etc. U67)

В середине XVI века слово courage еще сохраняло свое первоначальное значение: Воля всемогущего Бога уничтожила в нем ярость сердца (lui changea le courage). См. Охранная грамота, пожалованная султаном подданным христианнейшего короля, в конце книги под названием «Промптуарий церковных соборов» (Лион, 1546, in 16°, с. 208). В конце концов cor превратилось в cœur — в силу того же закона, который из bos сделал bœuf (бык), из flos — fleur (цветок), из votum — vœu (обет; желание), из ovum — œuf (яйцо), из nodus — nœud (узел) и т. д.

24. (Стр. 85. «Произведите вместе со мною анализ слова incontestable, и вы обнаружите в нем отрицание in, выражение инструмента и одновременности сим, древний корень test, общий, если не ошибаюсь, для латинян и кельтов»)

Отсюда же латинское testis, наше temoin (первоначально tesmoing, свидетель), английское test и т. д.

25. (Стр. 85. «...и обозначение способности к действию able, от латинского habilis, если, впрочем, оба последних не происходят от какого-то более древнего общего корня»)

Capuî /iabile, capable (сильная голова, обладающая большими способностями). Первый корень изгладился из сознания, и теперь мы связываем со словом capable лишь значение второго его элемента — habile. Англичане сохранили habile в его первоначальном чистом виде: ап able man (способный человек).

26. (Стр. 85. «Полюбуйтесь, прошу вас, тончайшей метафизикой, которая из латинского quare, parcè detorto, образовала наше car»)

Quare превратилось в саг, как quasi — в casi (почти), quartus — cart (четверть); querella — kerelle (ссора); quicunque — kiconque (каждый, любой), и многие другие слова, сохранившие исходное латинское написание или утратившие его. Саг сохраняло его довольно долго: в указе Филиппа Длинного от 28 октября 1318 года мы читаем: «Ибо quar, если мы потерпим и т. д.» (Мемуары г-на Жуанвиля во Всеобщем собрании мемуаров, in 8°, предисл., с. 98). Еще в начале XVI века один поэт говорил:

Quar mon mari est, je vos di,

Bon mire, je le vos affi.

(Эти стихи приводятся в предисловии Лебре (168)к «Лекарю поневоле» Мольера). (169)

27. (Стр. 85. «...и сумела извлечь из слова unus частицу on, играющую столь важную роль в нашем языке»)

Числительное un, превратившееся в местоимение, обозначающее неопределенное единство всякого рода, является столь необходимым и столь естественным, что латиняне почти бессознательно использовали его вопреки духу своего языка и самым твердым его правилам. Часто цитируют отрывок из Теренция: forte unam vidi adolescentulam. ([70)Можно привести и другие примеры: Cornelii Nepotis Annibal, XII; Ciceronis De natura deorum, II,7,Ad familiäres,XV, 16, Philippicae,11,3; Taciti Annales,

И, 30, е/с. (,7,)Это неопределенное местоимение было одним из исконных элементов французского языка, и наши предки посредством чрезвычайно естественного и удобного эллипсиса отделили его от существительного человек (homme), которое прежде следовало повторять всякий раз для того, чтобы передать, что сказал или сделал некий воображаемый человек. Они стали говорить: un а dit, c'est un qui passe, как до сих пор говорят на некоторых диалектах, родственных французскому языку. Еще Лафонтен (,72)писал: