Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

(G. S. Bayeri Museum sinicum. Petropoli, 1730-1731, in 8°, t. II, praef., p. 143-144). (,88)

енатор. Сегодня, дорогой граф, начну беседу я,

представив вам одно затруднение, — и сделаю я это с Евангелием в руках, что, как вы понимаете, довольно серьезно. Когда ученики спросили у Богочеловека, находится ли встретившийся им на пути слепорожденный в подобном состоянии за свои собственные прегрешения или за грехи своих родителей, наш божественный Учитель отвечал им так: «Не согрешил ни он, ни родители его» (то есть ни он, ни его родители не совершали преступлений, непосредственным следствием которых было бы его нынешнее состояние), «но это для того, чтобы на нем явились дела Божии». (1)О. Линьи, (2)превосходное сочинение которого вам, без сомнения, известно, усмотрел в этих словах доказательство того, что не все болезни являются следствием преступлений. Скажите, а как понимаете это место вы?

Граф. Самым естественным образом. Прошу, во-первых, заметить, что ученики были убеждены в справедливости следующего предположения: слепорожденный несет наказание либо за свои собственные проступки, либо за прегрешения предков, что превосходно согласуется с теми идеями, которые я вам изложил. Во-вторых, замечу, что в ответе Спасителя говорится о простом исключении, которое вовсе не колеблет всеобщий закон, но лишь подтверждает его. Я прекрасно понимаю, что подобная слепота могла и не иметь иной цели, кроме величественного явления той силы, которой суждено было преобразовать мир. Знаменитый Бонне (3)из Женевы почерпнул из совершенного над слепорожденным чуда тему для любопытной главы своей книги об Истинности христианской религии. И в самом деле, во всей истории, более того — во всей священной истории не найти события, истинность которого была бы облечена в столь яркие, столь неотразимо убедительные черты. В общем, эта слепота есть, строго говоря, еще одно, более отдаленное следствие первородного греха, без которого никогда бы не имели места ни искупление, ни все деяния, сопровождавшие его или о нем свидетельствовавшие. Я отлично знаком с драгоценным сочинением о. Линьи и даже припоминаю то, что от вас, кажется, ускользнуло: для подтверждения своей мысли автор задает вопрос — откуда происходит физическое зло, которое претерпевают дети, крещенные еще до того, как они стали по своему возрасту способны ко греху? И все же, не отказывая в должном уважении столь достойному мужу, нельзя, по-моему, не усмотреть в этом месте его сочинения некоторую невнимательность или небрежность из разряда тех, которым все мы, когда пишем, более или менее подвержены. Ведь нынешнее физическое состояние мира (результат грехопадения и порчи человека) не сможет измениться вплоть до наступления грядущей эпохи, которая должна быть столь же всеобъемлющей по своему воздействию, как и та, продолжением которой она явится. Духовное же возрождение отдельного человека не имеет и не может иметь на эти законы никакого влияния. Ребенок страдает, равно как и умирает оттого, что принадлежит к общей людской массе, которая должна страдать и умирать,

ибо она испорчена в корне; и в силу вытекающего отсюда печального закона всякий человек, поскольку он — человек, подвержен всем несчастьям, которые только могут обрушиться на человека. Итак, все приводит нас к этой великой истине: любое зло, или, выражаясь точнее, любое страдание, есть кара, наложенная за какой-то грех — нынешний или первородный. 72 72 Можно добавить, что всякое наказание (supplice) есть наказание в обоих значениях латинского слова supplicum, от которого произошло и наше слово, ибо всякое наказание умоляет (tout supplice supplie). И горе той нации, которая упразднит наказания! Ибо долг каждого преступника будет без конца отягощать весь народ, и расплачиваться народу придется уже не рассчитывая на снисхождение: с ним поступят в конце концов, как с несостоятельным должником, по всей строгости закона. Но если наследственность наказаний нас обескураживает, то забудьте, если угодно, все сказанное мною об этом. Мне нет никакой нужды в данных соображениях для того, чтобы обосновать мое исходное утверждение, а именно: люди сами не понимают, что говорят, когда сетуют на то, что злые в этом мире счастливы, а праведные — несчастны, ибо нет ничего более справедливого, чем утверждение противоположное. Для оправдания путей Промысла (даже в пределах земного бытия) нет никакой необходимости в том, чтобы преступления карались всегда и без промедления. Здесь снова получается удивительная вещь: человек не в силах заставить себя быть столь же справедливым к Богу, как к своим ближним. Ибо кому же придет в голову утверждать, будто в государстве нет ни порядка, ни правосудия потому только, что двум или трем злодеям удалось избежать суда? Единственное различие между двумя видами правосудия состоит в том,

что наше правосудие позволяет виновному ускользнуть вследствие собственного бессилия или продажности, тогда как правосудие божественное (если даже оно, как нам может показаться, и не замечает преступлений) откладывает кару лишь по достойным благоговения причинам, которые не вовсе недоступны нашему разуму.

Кавалер. Что до меня, то я больше не намерен спорить по этому поводу — тем более, что здесь я нахожусь в чуждой стихии, ибо прочел на своем веку слишком мало книг по метафизике. Но позвольте обратить ваше внимание на одно противоречие, беспрестанно поражающее меня с тех пор, как начал я вращаться в великом круговороте этого мира, — мира, который, как вам известно, есть также и великая книга. С одной стороны, все славят счастье — и даже земное счастье добродетели. Первыми стихами, оставшимися у меня в памяти, стали строки Луи Расина (4)из его поэмы о Религии: Adorable vertu.que tes divins attraits, и так далее. Вы знаете: моя мать научила меня этим стихам, когда я еще не умел читать. И сейчас еще вижу я себя у нее на коленях, повторяющим эту прекрасную тираду, которую не забуду уже никогда. В самом деле, я нахожу, что в ней выражена разумнейшая мысль, и порою мне казалось, что весь род человеческий с нею согласен, ибо все вокруг в один голос превозносят счастье добродетели: описанием этого счастья наполнены книги, оно гремит на театре, и какой же поэт не стремился выразить эту истину самым живым и проникновенным образом? Расин заставил звучать в душе государей нежные и вдохновляющие слова: Partout on те benit, on m’aime\ и нет человека, которому подобное счастье не было бы более или менее доступно соразмерно обширности той сферы, в центре которой он поставлен. В семейном кругу мы часто говорим: нет ничего удивительного в том, что такому-то купцу сопутствует удача; он обязан ею своей честности, аккуратности и бережливости, которые и снискали ему всеобщее доверие и уважение. А кто из нас тысячу раз не слышал, как выражается здравый смысл простого народа: Господь благословил это семейство; они — честные люди, сострадающие беднякам, и не диво, что они во всем преуспевают. И в обществе, даже самом пустом и легкомысленном, охотнее всего рассуждают о тех преимуществах, которые честный человек имеет перед самым удачливым негодяем, — одним словом, нет в мире силы, более всеохватывающей и неодолимой, чем сила добродетели. И должно согласиться: если земное счастье не в этом, то где же его искать?