Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

Но в то же самое время, от одного края вселенной до другого столь же единодушно звучат иные голоса: L’innocence a genoux tendant la gorge au crime.

И можно подумать, что добродетель существует в нашем мире лишь затем, чтобы страдать, чтобы терзал ее порок, бесстыдный и вечно безнаказанный. Только и слышишь что об удачах наглости, успехах мошенничества и злонамеренности; не видно конца рассуждениям об обманутых надеждах простодушной честности. Все вокруг предаются интригам, коварству и разврату. Не могу сейчас вспомнить без смеха письмо одного остроумного человека другу, где шла речь об их общем знакомом, который незадолго до того занял высокую должность: «Г-н*** вполне это место заслуживал и, однако, его получил».

И в самом деле, присмотревшись ко всему этому поближе, бываешь порой готов поверить, что в большинстве случаев порок явно берет верх над честностью. Так объясните же мне это противоречие, тысячу раз поражавшее мой ум: ведь все человечество, как кажется, убеждено в двух совершенно противоположных вещах. Устав от размышлений над этой мучительной проблемой, я кончил тем, что решил больше о ней не думать.

Граф. Прежде чем изложить собственное мнение, позвольте, г-н кавалер, поздравить вас с тем, что Луи Расина прочли вы раньше, чем Вольтера. Его музой, наследницей другой, более славной музы, должен дорожить всякий воспитатель. Ведь она, пусть и не является всеобъемлющей, есть все же муза семейная, воспевающая лишь разум и добродетель. Голос этого поэта негромок — зато он нежен и всегда справедлив. Его «Священные стихотворения» полны мыслей, чувств и умиления. В глазах света и академий Руссо стоит выше, но в церкви я бы подал голос за Расина. И я рад тому, что начали вы именно с этого поэта, а еще более — что выучили его стихи на коленях вашей матери, которую при ее жизни я глубоко почитал, да и сейчас нередко чувствую желание на нее сослаться. Без сомнения, именно нашему полу надлежит готовить геометров, стратегов, химиков и т. п., — однако то, что называют человеком, то есть человеком нравственным, образуется, быть может, к десяти годам, и великое несчастье, если происходит это не на коленях матери. Ничем не заменить подобного воспитания. И если мать вменяет себе в первейший долг запечатлеть на челе своего сына божественные черты, то можно почти не сомневаться, что рука порока не сотрет их никогда. Конечно, молодой человек может сбиться с пути, но он, если позволите подобное выражение, опишет кривую, которая вернет его в ту точку, от которой он удалился.

Кавалер (смеется). И вы полагаете, милый друг, что моя кривая уже начинает поворачивать обратно?

Граф. Нисколько в том не сомневаюсь и могу тут же представить доказательство: вы здесь. Какие чары гонят вас из общества со всеми его удовольствиями и каждый день приводят в компанию двух пожилых людей, чья беседа, казалось бы, не обещает вам ничего занимательного? Почему слушаете вы меня сейчас с удовольствием? — потому, что на челе своем носите знак, о котором я только что говорил. И порою, когда вижу я, как приближаетесь вы к нам, мне кажется, будто рядом с вами шествует ваша мать, облаченная в блестящие одежды; она указует перстом на террасу, где мы вас ожидаем. Я знаю: рассудок ваш еще противится некоторым познаниям, но лишь оттого, что всякая истина требует подготовки. Не сомневайтесь: придет день, и вы насладитесь истиной вполне, но уже сегодня радуюсь я той проницательности, с которой вы так ясно и четко изложили великое противоречие человеческой природы, противоречие, к которому я пока еще не обращался, хотя оно воистину поразительно. Все верно, г-н кавалер, род человеческий без конца рассуждает как о счастье, так и о бедствиях добродетели. Но для начала людям можно посоветовать следующее: Если существует, по-вашему, примерное равенство приобретений и потерь, то в случае сомнения сделайте выбор в пользу добродетели, которая «так любезна», — тем более что на самом деле признавать это равновесие нет никакой нужды. Действительно, то противоречие, о котором вы только что говорили, обнаруживается всюду, ибо весь мир

подчинен двум силам. 1Приведу, в свою очередь, еще один пример. Вы посещаете спектакли чаще, нежели мы с сенатором, так вот, разве не всякий раз возвышенные тирады Лузиньяна, Полиевкта и Меропы (5)вызывают в публике живейшее участие? Припоминаете ли вы хоть одно проявление сыновней или супружеской любви, хоть одно выражение благочестия, которое зрители не прочувствовали бы во всей глубине и не наградили бурными рукоплесканиями? Но явитесь в театр на следующий день — и вы услышите тот же шум после куплетов Фигаро." Казалось бы, здесь то самое противоречие, о котором мы только что говорили. Но в сущности, никакого противоречия в собственном смысле слова здесь нет, ибо сравнение производится в отношении разных объектов. Вы, г-н кавалер, подобно нам, читали следующие строки: Mon Dieu quelle guerre cruelle!

Je trouve deux hommes en moi.

Кавалер. Разумеется. Полагаю даже, что совесть должна заставить каждого из нас воскликнуть вслед за Людовиком XIV: «Ах! как же хорошо известны мне эти два человека!»

Граф. Чудесно! — вот и ответ на ваш вопрос и на многие другие, по сути тождественные с ним и отличные по форме. Один человек по всей справедли

вости превозносит преимущества, выпавшие на долю добродетели, — и совсем другой человек в том же самом человеке станет вам через мгновение доказывать, что добродетель существует на земле лишь для того, чтобы

■Vim sentit geminam (Ovidii lib. VII, v. 472). (6)

11Скорее: столько же шума — этого достаточно для точности данного замечания — но не тот же шум. Совесть ни в чем не ведет себя подобно пороку, и у ее рукоплесканий особое звучание.

ее преследовал, бесчестил и убивал порок. Так кого же мы слышим? — Двух разных людей с разными мнениями, и в этом нет ничего удивительного, — только вот мнения этих людей далеко не равноценны. Здравый разум и чистая совесть провозглашают то, что постигают с полной очевидностью: во всех предприятиях, во всех званиях, во всех делах преимущество (при прочих равных условиях) находится на стороне добродетели; здоровье, первое из земных благ, без которого все прочие ничего не стоят, есть отчасти ее творение; наконец, добродетель щедро дарит нам внутреннюю самоудовлетворенность и спокойствие, в тысячу раз более драгоценные, чем все сокровища мира.

И напротив, именно раздраженная или мятежная гордыня, именно алчность, зависть и нечестие сетуют на земные невыгоды добродетели. Так что говорит это не просто человек, но — другой человек.

В своих рассуждениях (еще сильнее, чем в своих поступках) человек слишком часто бывает подчинен минутной страсти, в особенности же тому, что называют настроением. Хочу процитировать по этому поводу одного старинного, даже древнего автора, об утрате сочинений которого я весьма сожалею: столько силы и глубокомыслия блещет в дошедших до нас отрывках. Это — важный Энний, (7)некогда выступавший в римских театрах со следующими странными максимами: