Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

J’ai dit qu’il est des dieux,je le dirai sans cesse; Mais, je le dis aussi, leur profonde sagesse Ne se mêla jamais des choses d’ici-bas.

Si j’étais dans l’erreur, ne les verrions-nous pas Récompenser le juste et punir le coupable?

Hélas! il n’en est rien 1.

А Цицерон — не помню уже где — сообщает нам, что слова эти публика встречала бурными аплодисментами. 2

Но в том же веке, и на той же сцене не меньше, по крайней мере, рукоплескали Плавту, (8)когда он говорил: Du haut de sa sainte demeure,

Un Dieu toujours veillant nous regarde marcher;

II nous voit, nous entend, nous observe h toute heure, Et la plus sombre nuit ne saurait nous cacher. 3

Вот вам прекрасный пример этого удивительного противоречия человеческой природы! Мудрец, поэт-философ несет вздор — зато очаровательный шутник дает великолепные наставления!

Но если вам будет угодно последовать за мною, то оставим Рим, чтобы оказаться на мгновение в Иерусалиме. В одном коротком псалме уже все сказано о том предмете, который занимает нас сейчас. Готовый признаться в сомнениях, некогда возникших в его душе, Царь-Пророк, создатель этого прекрасного гимна, считает, что ему должно заранее эти сомнения осудить — и потому начинает он восторженным порывом любви: «Как благ Господь ко всем кто чист сердцем!»

После этого восхитительного душевного движения он уже может признаться в прежних своих тревогах: «Я вознегодовал, и едва не пошатнулась вера моя, когда узрел я благоденствие нечестивых. И услышал я, как говорят вокруг меня: Видит ли их Бог? И сказал я: Так значит, напрасно следовал я путем добродетели! И пытался я проникнуть в эту тайну, мучившую мой разум».

Таковы сомнения, которые более или менее живо представляются всякому мыслящему человеку, и именно это на духовном языке зовется соблазнами, — но

Пророк спешит поведать нам, что голос истины не замедлил принудить их к молчанию: «Но когда вошел я в святилище Божие, когда узрел, какую судьбу уготовил Он нечестивым, тогда, наконец, уразумел я эту тайну. Ибо я заблуждался, о Господь мой! Ты караешь их тайные ковы, Ты низвергаешь злых, ты поражаешь их несчастьями. И гибнут они в одно мгновение, погибают из-за своего нечестия; пред Тобой исчезают они бесследно, словно сновидения по пробуждении». 4

И теперь, отвергнув все софизмы рассудка, он способен лишь любить. Теперь он восклицает: «Что мне желать на небе? И что мне любить на земле, кроме Тебя одного? Изнемогает плоть моя и кровь моя от любви, Ты — часть моя навек. Удаляющиеся от Тебя идут к гибели своей, как неверная супруга, преследуемая местью. Для меня же нет другого блага, как приближаться к Тебе, уповать лишь на Тебя одного и славить пред людьми чудные дела Бога моего». 5

Вот кто должен быть нашим учителем и образцом! Никогда в подобного рода предметах не следует начинать с дерзкой гордыни: гордыня преступна и греховна, ибо выискивает доводы против Бога, а это прямой путь к помрачению разума. Прежде всего прочего надлежит воскликнуть: «Как Ты благ!» и допустить, что это в нашем рассудке присутствует некое заблуждение, и все дело в том, чтобы его распознать. Проникнувшись подобными мыслями, мы непременно обретем душевный покой, который по справедливости гнушается нами, пока просим мы о нем не у его Подателя. Я отдаю разуму должное: ведь человек получил разум именно для того, чтобы им пользоваться. И, полагаю, мы вполне убедительно продемонстрировали, что разум не слишком смущается теми затруднениями, которые выдвигают против Промысла. И все же не станем уповать единственно лишь на тот свет, который слишком подвержен затмению мраком сердца, вечно готовым заслонить от нас истину. Войдем в святилище\ — там рассеются все сомнения и соблазны. Ведь сомнения подобны назойливым мухам: их гонят прочь, а они возвращаются снова. При первом движении разума сомнение, конечно, улетучивается, но лишь религия убивает его наповал — а это, говоря по правде, немного лучше.

Сенатор. С великим удовольствием, г-н граф, следил я за вашей прогулкой по Иерусалиму. Но позвольте кое-что прибавить к вашим рассуждениям и указать на то, что ведь далеко не всегда именно безбожие, невежество и легкомыслие бывают ослеплены тем софизмом, на который вы с полным основанием обрушились. Предубеждение на этот счет столь велико, заблуждение пустило здесь столь глубокие и прочные корни, что даже самые благоразумные писатели, обольщенные или одурманенные безрассудными жалобами, в конце концов начинают говорить, подобно толпе, и как будто приносят в этом деле повинную. Вы только что цитировали Расина, так вспомните же еще один стих из той же тирады:

La fortune, il est vrai, la richesse te fuit.

Нет ничего более ложного, ведь богатство вовсе не «бежит добродетели», напротив, лишь то богатство прочно и почтенно, которое приобретается добродетелью и добродетелью же используется. Прочие богатства достойны презрения и исчезают, как дым. И однако Расин — этот мудрый, глубоко религиозный человек — вослед тысяче других повторяет: Богатство и добродетель в ссоре. Но ведь и он, без сомнения, не однажды

повторял вослед другой тысяче людей пословицу древнюю, всеобщую и непогрешимую: Худо нажитое впрок не идет. 1Приходится признать, что богатство избегает равным образом и добродетели, и порока. Но где же оно в таком случае обретается, скажите на милость? Если бы мы располагали точными результатами наблюдений в области морали, подобно тому, как есть у нас наблюдения метеорологические; если бы неутомимые исследователи обратили проницательный взор на историю семейств, то стало бы ясно, что неправедно нажитые блага суть те же проклятия, — и они неминуемо исполнятся как на отдельных личностях, так и на целых семьях.

Но и у тех из трактовавших данный предмет авторов, кто стоит на стороне истины, обнаруживается скрытая ошибка, заслуживающая разоблачения. В благоденствии злых и в страдании добродетели они усматривают убедительное доказательство бессмертия души, или, что то же самое, наград и наказаний в жизни будущей. А потому, сами того, может быть, не замечая, они склонны игнорировать награды и наказания в земной жизни — и все это из опасения ослабить доказательство истины высшего порядка; истины, на которой покоится все здание религии. Однако, смею думать, здесь они не правы. Нет нужды и, полагаю даже, не позволено, так сказать, обезоруживать одну истину, чтобы вооружить другую: всякая истина в силах сама себя защитить — так зачем же делать неуместные уступки?

'Male parta male dilabuntur . ,9)Поговорка эта существует во всех языках и выражается всеми стилями. Платон сказал: «Именно добродетель приносит богатство и все прочие блага, как частные, так и общественные* (Platonis Apologia Socratis, Орр. t. 1, р. 70). (|0)Это голос самой истины.

Прошу вас, прочтите, как только найдете время, критические суждения знаменитого Лейбница о принципах Пуффендорфа, ш)и вы обнаружите там буквально следующее: наказания в жизни иной доказываются уже тем одним, что верховному Владыке всего сущего было угодно оставить в этой жизни большинство преступлений без наказания и большинство добродетелей — без награды.