Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

Сенатор. Что ж, если вы когда-нибудь вступите в ряды того воинства, которое Провидение собирает сейчас в Европе, вам непременно назначат место среди гренадер. Однако вот о чем собирался я вам рассказать.

Однажды, не помню уже в какой проповеди Бурдалу, я прочел пассаж, где он категорически утверждает, что домогаться должностей не дозволено. 76 76 По всей вероятности, имеется в виду следующее место, где великий оратор выражается с суровостью, которая может показаться чрезмерной: «Так что же? — спросите вы меня. — Разве не позволено светскому человеку хотеть стать особой более важной, чем он есть? Нет, дорогой мой слушатель, хотеть этого не будет вам позволено никогда. Вам позволено быть таким, если того пожелает Бог, если назначит вам эту должность государь или призовет к ней глас общества и т. д.» (Проповедь о состоянии нашей жизни, или, скорее, против честолюбия, часть I). — Прим. изд. По правде говоря, я принял это сначала за простой совет или за одно из тех представлений о совершенстве, которые в действительной жизни неприменимы и бесполезны, и оставил это место без внимания, но вскоре я опять к нему вернулся и обнаружил в нем предмет для долгих и серьезных размышлений. Несомненно, значительная доля общественных бедствий проистекает от представителей власти, неудачно избранных государем. Но ведь сам этот дурной выбор есть по большей части плод честолюбия претендентов, которое и вводит государя в заблуждение. И если бы все спокойно ожидали результатов этого выбора вместо того, чтобы всеми возможными средствами пытаться на него воздействовать, то, как я склонен полагать, изменился бы лик мира. По какому праву дерзают люди говорить: «Я более всех прочих достоин этого места!» — а ведь именно это и подразумевают, когда его домогаются? Какую же громадную ответственность возлагают на себя подобные особы! — ибо существует скрытый порядок вещей, они же осмеливаются его поколебать. Скажу больше: любой человек, исследовавший себя и других тщательно и во всех обстоятельствах, сможет без труда отличить воистину призванных от тех, кто до-

бивается возвышения незаслуженного. Это связано с одной идеей, которая покажется вам парадоксальной; впрочем, поступайте с ней как вам будет угодно. На мой взгляд, существование и деятельность правительств невозможно объяснить одними лишь человеческими причинами — как и движение тел нельзя истолковать с помощью одной только механики. Mens agitat molem. m)В каждом государстве действует направляющий дух (позвольте мне похитить это выражение у химиков, слегка его изменив), который движет его и одушевляет подобно тому, как душа сообщает жизнь телу, — и когда этот дух удаляется, приходит смерть.

Граф. Вы назвали по-новому (впрочем, на мой взгляд, довольно удачно) весьма обыкновенную вещь — необходимое вмешательство сверхъестественной силы в земные дела. В мире физическом ее допускают, нисколько при этом не исключая действия вторичных причин, — так почему же не признать ее и в мире политическом, где она столь же необходима? Без ее непосредственного воздействия нельзя объяснить, как это вы превосходно отметили, ни возникновения, ни устойчивости различных государственных устройств. Она очевидна и в единстве национального духа, порождающем всякую систему правления, и в действиях множества индивидуальных воль, которые, не ведая, что творят, способствуют достижению общей цели, — отсюда ясно, что они просто используются в качестве средств. Но более всего очевидна эта сила в удивительной деятельности, употребляющей множество различных обстоятельств, которые мы называем случайными, равно как и самые наши безумства и злодеяния, для того, чтобы поддержать порядок, а часто даже и для того, чтобы его установить.

Сенатор. Не знаю, вполне ли вы уловили мою мысль, — но сейчас это неважно. Коль скоро мы допускаем существование сверхъестественной движущей силы — как бы ни понимали мы ее конкретно, — то ее действию можно довериться вполне. Однако следует повторить: мы бы много реже впадали в заблуждение на этот счет, если бы имели более точные представления о том, что мы именуем счастьем и благом. Мы толкуем об успехе порока, — и не знаем, что такое успех, ибо то, что нам кажется счастьем, часто является страшной карой.

Граф. Вы совершенно правы. Человек не знает, как ему надлежит поступать, и даже философия это заметила: ведь она обнаружила, что человек сам по себе не умеет молиться и нуждается в некоем божественном наставнике, который научил бы его, о чем ему следует просить. 77 77 Нет нужды цитировать соответствующее место у Платона, которое из сочинения этого великого мужа перешло в тысячу других книг. И если порою кажется, что добродетель наделена меньшими, чем порок, способностями к достижению почестей и богатств; если она беспомощна во всякого рода интригах, — тем лучше для нее, даже в земной жизни. Нет более обыкновенной ошибки, чем принимать благословение за немилость. Так не станем же ни в чем завидовать пороку, оставим ему жалкие его успехи, ибо у добродетели есть другие — все, которых только позволено желать. И пусть их будет меньше — праведный человек ни в чем не почувствует недостатка, ибо с ним пребудет покой, душевный покой, — неоценимое сокровище, здоровье духа, очарование жизни; покой, который

способен заменить все, — ему же нет замены! Так по какому же непостижимому ослеплению люди этого не замечают? На одной стороне — сердечный мир и слава, по крайней мере, добрая репутация, неразлучный спутник добродетельной жизни; на другой — угрызения совести, а нередко — бесчестье. Все согласны с этими истинами, тысячи авторов изложили их с полнейшей ясностью — и вот люди снова принимаются рассуждать так, будто совершенно с ними не знакомы! И однако, можно ли удержаться от радостного чувства, глядя на человека, который говорит самому себе перед сном: «Я не напрасно прожил этот день»; который не находит в сердце своем ни одной злобной страсти, ни одного греховного желания; который засыпает, уверенный в том, что сумел сделать добро, и пробуждается с новыми силами, готовый стать еще совершеннее? Отнимите у него, если угодно, все те блага, к которым так страстно и горячо стремятся люди, и сравните его со счастливым и могущественным Тиберием, (2|)когда тот пишет с острова Капри свое знаменитое письмо римскому сенату, 78 78 «Что вам писать, почтенные отцы сенаторы? Или как писать, или 79 79 о чем в настоящее время совсем не писать? Если я это знаю, пусть 80 80 боги и богини нашлют на меня еще более тягостные страдания, 81 81 нежели те, которые я всякий день ощущаю и которые влекут меня 82 82 к гибели» (Тацит Анналы, VI, 6). — сделать выбор между ними будет, полагаю, нетрудно. Вокруг злодея вижу я, кажется, весь ад, описанный поэтами, terribiles visu formae: (22)изнурительную тревогу, болезненную бледность, 7старость, преждевременную и отвратительную, страх, нужду (дурную советчицу), ложную радость ума, внутреннюю междоусобицу души, черную меланхолию, уснувшую совесть — и смерть. Величайшие поэты истощили все свое искусство в описании угрызений совести, неизбежных и мучительных, однако более других поражает меня Персий, (23)когда энергичное его перо заставляет звучать «среди ужасов глубокой ночи» голос преступника, встревоженного страшными сновидениями. Совесть влечет злодея на край бездонной пропасти, земля колеблется у него под ногами, он вопиет к самому себе: «Я погиб! Я погиб!» А в довершение картины рядом с истерзанным злодеем поэт изображает безмятежный сон невинности. 8