Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

Однако не думайте, что задачу опровержения своей теории Лейбниц оставил нам. В том же сочинении со всем свойственным ему блеском Лейбниц сам спешит себя опровергнуть. Он недвусмысленно признает, что даже если отвлечься от тех наказаний, к которым Бог, подобно законодателям человеческим, присуждает уже в этой жизни, он по-прежнему остается законодателем нашего мира, ибо в силу одних лишь законов природы, столь мудро им установленных, всякий злодей есть heautontimorumenos 73 73 «Самоистязатель* — название известной комедии Теренция. Почтенный автор «Объясненного Евангелия* (12) с чрезвычайной тонкостью и с еще большей основательностью заметил: «Преступное сердце всегда принимает сторону божественного правосудия против самого себя* (т. III, размышление 120, пункт 3). 74 74 Leibnitzii Monita quaedam ad Puffendorfii Principia,“ 3 ’ Opp., t. IV, part III, p. 277. Важнейшие идеи этого великого мужа стали теперь

Лучше и не скажешь, — но ответьте мне, как же тогда можно согласовать следующее: Бог налагает наказания в этой жизни, подобно законодателям человеческим, кроме того, всякий злодей в силу естественных законов есть само истязатель, — и в то же самое время большинство преступлений остается безнаказанным? пИллюзия и сила предубеждения, о которых

я только что говорил, обнаруживаются здесь самым явным образом. Не стану браться за бессмысленное занятие, пытаясь сделать их еще более очевидными, но приведу слова одного человека, выдающегося в своей области, чьи духовные сочинения явились, бесспорно, одним из самых драгоценных даров, которые талант преподносил когда-либо благочестию. Это — отец Бертье. (14)Я припоминаю, что по поводу следующих слов псалма: Еще мгновение и нечестивого не станет, вы будете искать жилище его и не найдете, он делает такое замечание: если Пророк не имел в виду вечное блаженство, то его утверждение ложно, «ибо — говорит Бертье, — добродетельные люди погибали, и никому теперь неведомо, где они обитали на земле; при жизни не обладали они богатствами, и незаметно, чтобы жизнь их была спокойнее и безмятежнее, чем у злодеев, которые — несмотря на излишества своих страстей — имеют, кажется, особую привилегию на здоровье и долголетие».

Нелегко понять, как столь глубокий мыслитель мог позволить вульгарному предрассудку ослепить себя до такой степени, что не сумел верно оценить самые очевидные истины. Добродетельные люди, — говорит Бертье, — погибали. — Но ведь никто еще, по-моему, не утверждал, будто порядочные люди должны обладать исключительным правом не умирать вообще. Никому теперь неведомо, где они обитали на земле. — Во-первых, что за важность? Разве гробницы злодеев более известны, чем могилы людей добродетельных — при прочих равных условиях в смысле происхождения, положения в обще

стве и образа жизни? Неужели Людовик XI или Педро Жестокий были богаче и знаменитее Людовика Святого или Карла Великого? 05’ Разве Сугерий и Хименес 06’ не жили безмятежнее, а после смерти не пользовались большей славой, чем Сеян или Помбаль? (|7)Ну а то, что следует у Бертье далее о привилегии здоровья и долголетия, есть, пожалуй, одно из самых страшных доказательств действия всеобщего предрассудка именно на те умы, которые, казалось бы, более всего способны его избежать.

Но с о. Бертье произошло то же, что и с Лейбницем; то, что случается со всеми подобными людьми: они сами себя опровергают, делая это с достойной их таланта силой и ясностью, а что касается о. Бертье — то и с проникновенностью, достойной того учителя, который на путях духовного знания приближается к самому Фенелону. Во многих местах своих сочинений он признает, что даже земное счастье неотделимо от добродетели, что наши страсти суть наши палачи, что величайшее счастье заключается в величайшем милосердии, и что если бы существовал на земле град евангельский, то был бы он достоин восхищения ангелов, и что надлежало бы все покинуть ради того, чтобы узреть этих блаженных смертных. 6Исполненный подобных идей, он обращается в одном месте к самому Господу и говорит ему: «Так верно ли, что помимо того счастья, что ждет меня в иной жизни, я еще могу быть блажен в это^» Прошу вас, прочтите духовные сочинения этого высокоученого и святого мужа — там вы легко найдете те места, которые я имел в виду. И я уверен: вы будете благодарны мне за то, что я познакомил вас с этими книгами.

Кавалер. Признайтесь честно, дорогой сенатор: вы решили меня соблазнить, чтобы приохотить к чтению ваших любимых книг. Ведь этот совет наверняка не относится к вашему сообщнику, который сейчас улыбается. А впрочем, обещаю: если я начну, то непременно с о.Бертье.

Сенатор. От всего сердца призываю вас с этим не медлить. Пока же я могу легко вам показать, как знание и святость, поначалу заблуждаясь и умствуя, подобно толпе, вскоре, однако, под влиянием очевидности возвращаются к истине и сами себя торжественно опровергают.

Итак, перед нами два заблуждения, теперь уже, надеюсь, вполне разоблаченные: заблуждение гордыни, отрицающей очевидное ради оправдания своих греховных возражений, и заблуждение добродетели, которую искушает желание укрепить одну истину, даже если делать это придется за счет другой. Но есть еще третье заблуждение, и его не следует обходить молчанием: речь идет о всей этой бесчисленной толпе, которая без конца толкует об успехах преступления, даже не представляя себе, что же это такое — счастье и несчастье. Послушайте Мизантропа — он будет говорить от их лица:

On sit ce pied-plat,digne qu’on le confonde,

Par de sales emplois s’est poussé dans le monde;

Et que par eux son sort.desplendeur revêtu,

Fait rougir le mérite et gronder la vertu. Cependant, sa grimace est partout bien venue;

On l’accueille, on lui rit; partout il s’insinue;

Et, s’il est par la brigue un rang à disputer,

Sur le plus honnête homme on le voit l’emporter. (l8)И мы бы не любили театр так сильно, не будь он вечным нашим сообщником во всех грехах и заблуждениях. 75 75 . . . Paucas poetae reperiunt fabulas Ubi boni meliores fiant (Plauti Captivi, in epil.) (19) С этим можно согласиться.

Но порядочный человек не должен добиваться чинов «посредством интриг», а тем более — оспаривать их у «подлеца». Люди беспрестанно восклицают: Все должности, все звания, все отличия достаются одним лишь недостойным. Во-первых, это само по себе более чем ложно. А с другой стороны, по какому праву именуем мы все эти вещи благами? Вы, г-н кавалер, только что вспомнили очаровательную эпиграмму: «Он был вполне достоин этого места и, однако, получил его». Если это сказано шутки ради, то она великолепна, но вот с точки зрения разума дело обстоит по-иному. Хочу поделиться с вами одной мыслью, которая пришла мне на ум при чтении проповеди вашего восхитительного Бурдалу, — но боюсь, как бы вы снова не приняли меня за иллюмината.

Кавалер. Как это — «снова»? Никогда я такого не говорил. Я лишь сказал, что «если бы некоторые люди вас услышали, они вполне могли бы принять вас за иллюмината», — а это ведь совсем другое. Среди нас, впрочем, этих «некоторых» нет, но если бы они здесь и присутствовали, если бы даже нам пришлось напечатать то, что мы говорим, — все равно смущаться нам нечем. Нужно говорить о том, что считаешь истинным, и говорить смело! Я бы хотел — чего бы это мне ни стоило — найти истину, и пусть даже она потрясет весь род человеческий, я выскажу ее людям в лицо!