Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

а апостолы Его неустанно повторяли нам заповедь о необходимости быть Ему подобными. А потому нет никаких сомнений в истинности этого возвышенного подобия; человек, однако, допускает двойную ошибку в отношении Господа: либо уподобляет Его самому себе, приписывая Богу наши страсти, либо, напротив, заблуждается еще более оскорбительным для человеческой природы образом, отказываясь признать в себе черты божественного первообраза. И если научится человек открывать и созерцать эти божественные черты, то он уже не ошибется, когда станет судить о Боге по любимейшему Его творению. Для этого достаточно рассмотреть наши совершенства, противоположные соответствующим страстям; все люди восприимчивы к подобным совершенствам, и мы не можем не восхищаться ими во глубине души даже тогда, когда они чужды нашему характеру и поступкам. 87 87 Псалмы дают нам пространное поучение, касающееся противоположного рода ошибки, и это поучение доказывает истину: «Ты сошелся с вором и прелюбодеем, и уста твои открываешь на злословие. Ты говорил на брата твоего, на сына матери твоей — и ты преступно подумал, что Я такой же, как ты* (Пс. 50, 18-22). Нужно было поступать иначе, но думать — именно так. И не соблазняйтесь новомодными теориями о бесконечности Бога, о нашем ничтожестве и о том, что мы якобы впадаем в безрассудство, желая судить о Боге по образцу человека, — все это красивые речи, только клонятся они не к возвеличиванию Бога, но к унижению человека. Ведь разумные существа могут отличаться друг от друга лишь степенью своих совершенств, как одинаковые фигуры — лишь своими размерами. Между кривой, которую описывает в пространстве Уран, и формой скорлупы, скрывающей зародыш колибри, разница, без сомнения, огромна. Но сожмите первую до размеров атома, а вторую расширяйте до бесконечности — и по-прежнему это будут два эллипса, которые описываются одной и той же формулой. И если бы между разумом божественным и разумом человеческим не было никакого реального отношения и сходства, то как же тогда божественный разум мог бы соединиться с нашим? И как бы мог человек — даже после своего грехопадения! — обладать столь поразительной властью над окружающими его созданиями? Когда в начале творения сказал Господь: «Сотворим человека по образу нашему», он тотчас добавил: «И да владычествует он над всем живым», (2)— вот подлинные истоки божественной инвеституры, ибо человек правит на земле только потому, что подобен Богу. 3Так не станем же бояться вознестись слишком высоко и нанести ущерб представлению, которое должно нам иметь о божественной бесконечности. Ведь чтобы поместить бесконечное между двумя пределами, нет нужды понижать один, — достаточно безгранично повышать другой. Мы — образ Божий на земле, и все, что есть в нас благого, — Его подобие. Вы не поверите, сколь многие вопросы помогает разрешить это величественное подобие. А потому не удивляйтесь, если я так настаиваю именно на этом пункте. Верьте и смело утверждайте следующую истину: мы молимся Богу таким же образом, как умоляем государя, ибо как в высшем, так и в низшем порядке бытия молитва обладает способностью снискать милость и отвратить несчастье, а это еще более ограничивает господство зла — до пределов, установить которые заранее невозможно.

Кавалер. Должен честно вам сказать: тема, которую вы только что затронули, — одна из тех, где все представляется моему взору в чрезвычайно смутном виде. Впрочем, какого-либо категорического отрицания ваших воззрений я в своем рассудке не нахожу, ибо составил себе по данного рода вопросам теорию, хранящую меня от всякого положительного заблуждения. Никогда не потешался я над своим кюре, когда тот грозил прихожанам градом или головней за неуплату десятины, — и однако, в физических явлениях я наблюдаю столь незыблемый порядок, что мне трудно постичь, каким образом молитвы бедных этих людей способны хоть как-то на них повлиять. Электричество, например, существует на земле с такой же необходимостью, как огонь или свет, и поскольку от электричества избавиться нельзя, то как же можно избежать грома? Молния и роса равным образом являются метеорами; первый из них внушает нам ужас — но какое до этого дело природе, которая ничего не боится? Когда метеоролог с помощью ряда точных наблюдений убеждается в том, что в известной местности должно выпасть столько-то дюймов осадков, то оказавшись на публичных молениях, призывающих дождь, он уже не может удержаться от смеха. Я его вовсе не оправдываю — но зачем же стану я от вас скрывать, что насмешки физиков вызывают во мне какое-то тягостное чувство, которого я не остерегаюсь, поскольку хотел бы это чувство изгнать. Повторю еще раз: я не намерен оспаривать общепринятые представления, и однако неужели нам следует молиться о том, чтобы молния стала более учтивой, тигры — ручными животными, а вулканы — обыкновенной иллюминацией? Должен ли житель Сибири просить у небес оливковое дерево, а провансалец — клюкву? 88 88 Маленькая красная ягода, из которой в России готовят варенье и кисловатые напитки, весьма полезные для здоровья и приятные на вкус.

А что сказать о войне, вечном предмете наших просьб и благодарственных молебнов? Люди повсюду молят о победе — не будучи, однако, в силах поколебать общее правило, по которому достается она более многочисленным батальонам. Разве увенчанная лаврами несправедливость, влекущая за собой побежденное и поруганное ею право, не оглушает всякий день Господа невыносимыми своими Те Deum. (3)Боже мой! да что же общего у небесного покровительства со всеми этими ужасами, слишком хорошо мне знакомыми? Каждый раз, когда звучал этот победный гимн, каждый раз, когда случалось мне просто вспомнить о нем,

Je n’ai cessé de voir tous ces voleurs de nuit Qui, dans un chemin creux, sans tambour et sans bruit, Discrètement armés de sabres et d’échelles, Assassinent d’abord cinq ou six sentinelles;

Puis, montant lestement aux murs de la cité,

Où les pauvres bourgeois dormaient en sûreté,

Portent dans leur logis le fer avec les flammes, Poignardent les maris, déshonorent les femmes, Ecrasent les enfants, et, las de tant d’efforts,

Boivent le vin d’autrui sur des monceaux de morts.

Le lendemain matin on les mène à l’église

Rendre grâce au bon Dieu de leur noble entreprise, Lui chanter en latin qu’il est leur digne appui,

Que, dans la ville en feu, l’on n’eût rien fait sans lui, Qu’on ne peut ni violer ni massacrer son monde,

Ni brûler les cités si Dieu ne nous seconde.

Граф. Ага! Дорогой кавалер, ловлю вас на том, что вы цитируете Вольтера! Я не настолько строг, чтобы лишить вас удовольствия припомнить как бы между

прочим несколько удачных выражений, слетевших с этого блестящего пера, — но ведь вы ссылаетесь на него, как на авторитет, а такое у меня не позволено.

Кавалер. О! да как же вы злопамятны, дорогой друг, по отношению к Франсуа Мари Аруэ! — а между тем его ведь уже нет на свете. Можно ли питать такую злобу против мертвых?