Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

'Pluviam voluntariam segregabis, Deus, haereditati tuae (Ps. 68, 10). (,8)

Это совершенно то же, что κεκριμένονουρον <|9)у Гомера (Илиада, XIV, 19). Дождь или ветер — в данном случае значения не имеет, лишь бы они были κεκριμένον. (20)

Так что мы не станем молиться о том, чтобы оливковое дерево выросло в Сибири, а клюква — в Провансе; но будем просить, чтобы оливковые деревья на полях Экса не побило морозом (как это случилось в 1709 году), а клюква не пострадала от чрезмерного зноя во время вашего короткого лета. Все философы нашего века только и говорят что о незыблемых законах природы — еще бы! — ведь для них здесь важно одно: отвратить человека от молитвы, а лучшего способа добиться подобной цели им не найти. Отсюда приступы гнева у этих нечестивцев, когда проповедники или писатели-моралисты осмеливаются утверждать, что физические бедствия нашего мира вроде землетрясений, извержений вулканов и т. п. суть кары Божьи. Они же уверяют нас в том, что разрушение Лиссабона 1-го ноября 1755 года было столь же неизбежно, как и восход солнца в тот же день — вот уж действительно, теория чудная и прекрасно споспешествующая нравственному совершенствованию человека!

Помню, как возмутило меня однажды нравоучение, с которым Гердер (2,)где-то обращается к Вольтеру по поводу его поэмы о лиссабонской катастрофе:* 22* «Вы дерзаете, — говорит важным тоном Гердер, — жаловаться Промыслу из-за разрушения этого города. Как вы можете так говорить? Ведь это истинное богохульство, самое настоящее оскорбление предвечной мудрости;! Разве не известно вам, что человек, подобно балкам и черепице его домов, есть должник небытия, а все сущее должно заплатить свой долг? Стихии соединяются, стихии распадаются — это необходимый закон природы. Так что же во всем этом удивительного, и на чем тут можно основать ваши сетования?» 9

Не правда ли, господа, чудесное утешение? чудесное и вполне достойное того честного комедианта, который с церковной кафедры проповедовал Евангелие, а в своих писаниях — пантеизм? Но философия и не способна на большее. От Эпиктета до епископа Веймарского (23)и вплоть до конца времен именно такой была, есть и будет ее неизменная манера и непреложный закон. Ей неведом священный елей утешения — она иссушает и черствит сердце и, сделав человека бесчувственным, воображает, будто сотворила мудреца. 93 93 Lugdunum, quod monstrabatur in Gallia, qua-eritur... una nox fuit inter urbem maximam et nullam (Senecae Epistolae morales, XCI). <27) Когда-то два эти пассажа из Сенеки можно было прочесть под двумя большими картинами, изображавшими разрушение Лиона. Они располагались над парадной лестницей городской ратуши. Мне неизвестно, пощадила ли их последняя катастрофа. <28) Вольтер, впрочем, заранее ответил своему критику все в той же поэме о разрушении Лиссабона:

Нет, слишком в эти дни я сердцем возмущен, Чтоб неизбежности холодной чтить закон,—

Всю цепь вселенных, тел и душ неуловимых.

О сказки мудрецов! Соблазны истин мнимых! Никем не скован Бог и держит цепь в руках; 94 94 «Между их моралью (то есть моралью стоиков и эпикурейцев) и моралью истинной существует такое же различие, как между терпением и весельем, ибо вся их невозмутимость основана лишь на необходимости* (Лейбниц в книге о Теодицее, т. II, с. 215, № 251). Ж.-Ж. Руссо вполне оправдал это замечание, когда вслед за суетными и высокопарными фразами о нравственности и добродетели изрек следующее: «Мудр тот, кто стоит выше всех превратностей судьбы и во всех несчастьях видит лишь удары слепой необходимости* (VIII прогулка. См. Сочинения. Женева, 1782, in 8°, с. 25). И вновь перед нами человек бесчувственный и ожесточенный вместо человека смиренного и покорного. Вот и все, в чем могли наставить нас все эти «воспитатели рода человеческого*. (24) А ты, Эмиль, <25) хорошенько запомни урок своего учителя. Не думай о Боге до 20 лет — и каким же прелестным созданием станешь ты к этому возрасту!

Все выбором его предрешено в веках;

Он благ, он справедлив, он волен без предела До этого места — лучше и не скажешь. Но Вольтер, как будто раскаявшись в том, что говорил по разуму, тут же добавляет:

И та благая мощь — терзать нас захотела?

Вот узел роковой, что должно развязать.

Здесь-το и начинаются дерзкие и безрассудные вопросы. Почему терзает нас благая мощь? Катехизис и здравый смысл в один голос отвечают: да потому что мы того заслуживаем! Это и есть роковой узел, мудро развязанный. И от подобного решения нельзя сделать в сторону и шагу, не впадая при этом в безрассудство. Напрасно восклицает все тот же Вольтер:

Посмеете ль сказать, скорбя о жертвах сами:

Бог отомщен, их смерть предрешена грехами? Детей, грудных детей в чем грех и в чем вина, Коль на груди родной им гибель суждена? Негодное рассуждение! следствие недостатка внимания и проницательности. Без сомнения, и в Лиссабоне находились тогда дети, как были они и в Геркулануме в 79 году до нашей эры, а незадолго до того — в Лионе; ,(26)как были они, если угодно, и в эпоху всемирного потопа. Когда Господь карает какое-либо общество за совершенные им злодеяния, он осуществляет правосудие так же, 93 93 Lugdunum, quod monstrabatur in Gallia, qua-eritur... una nox fuit inter urbem maximam et nullam (Senecae Epistolae morales, XCI). <27) Когда-то два эти пассажа из Сенеки можно было прочесть под двумя большими картинами, изображавшими разрушение Лиона. Они располагались над парадной лестницей городской ратуши. Мне неизвестно, пощадила ли их последняя катастрофа. <28)

как делаем это в подобного рода обстоятельствах мы — причем никому здесь не приходит в голову жаловаться. Вообразим, что некий город поднял мятеж. Представители законного государя перебиты, перед самим государем заперты ворота. Город оказывает вооруженное сопротивление, наконец, он взят приступом. Суверен велит срыть городские укрепления и лишает город всех прежних привилегий. И ведь никто не осудит подобный приговор под тем предлогом, что в городе находились и невиновные. Никогда не следует смешивать различные вопросы. Город был наказан за свое преступление, и не будь этого преступления, он бы не пострадал, — вот истинное утверждение, самостоятельное и от других не зависящее. Но тут вы у меня спросите: Почему же и невинных настигла эта кара? Это уже другой вопрос, отвечать на который я вовсе не обязан. Я мог бы сознаться, что ничего в этом не смыслю, нисколько не ослабив очевидность первого утверждения. Я также могу ответить, что суверен просто не в состоянии поступить иначе, и у меня не будет недостатка в убедительных доказательствах.

Кавалер. Но позвольте спросить: а что же мешает доброму королю взять под свою защиту сохранивших ему верность жителей города и переселить их в какую-нибудь более благополучную провинцию, чтобы там могли они пользоваться привилегиями — и даже не прежними, а еще более высокими, истинно достойными их верности?