Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

Сенатор. Священное изречение гласит: гордыня есть начало всех наших преступлений. 1Полагаю, к нему можно сделать превосходное добавление: и всех наших заблуждений. Именно она, гордыня, сбивает нас с пути истинного, внушая злополучный дух противоречия, который заставляет выискивать затруднения ради одного лишь удовольствия поспорить, — вместо того, чтобы подчиниться уже доказанному принципу. Но либо я непростительно заблуждаюсь, либо сами эти спорщики в глубине души прекрасно сознают, сколь тщетна подобная гордыня. И какому множеству споров и пререканий наступил бы конец, если бы человек был принужден говорить то, что думает он на самом деле!

Граф. Вполне с вами согласен. Но прежде чем идти дальше, позвольте указать на одно характерное свойство христианской религии, пришедшее мне на ум в связи с теми катастрофами, о которых шла у нас речь. Если бы христианство было человеческим установлением, то и учение его изменялось бы сообразно мнениям человеческим, — но, поскольку источник христианства в неиз-

‘Initium omnis peccati superbia ( 10, 15). <" >

менном существе, то и само оно подобным же образом неизменно. Нет сомнения, что христианская религия есть мать всякой истинной и благой науки в нашем мире; величайший ее интерес заключен в прогрессе подобной науки, и потому религия никоим образом не возбраняет нам пользоваться ее плодами и не чинит препятствий ее развитию. Она благословляет наши разыскания в области физических сил, играющих важную роль в великих природных катастрофах. Сама же религия пребывает в непосредственном отношении к верховному Владыке, и потому не слишком интересуется посредниками, исполняющими Его повеления. Она твердо знает, что создана для молитв, а не для рассуждений, ибо все, что ей надлежит знать, ей уже с достоверностью известно. Хвалят ее или хулят, восхищаются ею или подвергают насмешкам, — она остается невозмутимой, и на развалинах города, разрушенного землетрясением, восклицает она в XVIII веке так же, как сделала бы это в веке XII: «Молим тебя, Господи, о том, чтобы удостоил Ты нас своей защиты, и скрепил великою своей милостью землю, поколебленную беззакониями нашими, — дабы стало ведомо всем сердцам человеческим, что это Твой гнев посылает нам и Твое милосердие от них избавляет». 10

Как видите, никаких неизменных законов на земле не существует; законодателю же следует определить (оставив в стороне вопрос об истинности отдельных верований), выиграет ли нация в целом больше, если проникнется изложенными выше убеждениями или если посвятит себя исключительно лишь поиску физических причин, великую ценность которого я, впрочем, нисколько не намерен отрицать, хотя это и есть ценность второго порядка.

Сенатор. Я в высшей степени одобряю то, что ваша церковь, притязающая на право наставлять всех, никому не позволяет учить себя. Она, бесспорно, должна обладать великой верой в свои силы, чтобы чужие мнения не имели над нею никакой власти. И вы, латинянин...

Граф. Кого же это вы именуете латинянином, г-н сенатор? Да будет вам известно, что в отношении религии я такой же грек, как и вы.

Сенатор. Полноте, мой добрый друг! Отложим в сторону шутки.

Граф. Уверяю вас: я вовсе не шучу. Разве апостольский символ веры не был написан по-гречески прежде, чем по-латыни? И не моя ли вера заключена в греческих символах св. Афанасия, (33)а также в символах соборов Никейского и Константинопольского?* 34* И не обязан ли я отдать жизнь ради защиты их истины? И я надеюсь, что моя религия есть религия св. Павла и св. Луки, которые были греками. Моя вера — это вера св. Игнатия, св. Юстина, св. Афанасия, св. Григория Нисского, св. Кирилла, св. Василия, св. Григория Назианзина, св. Епифа-ния (35)— одним словом, всех тех святых, которые изображены на ваших алтарях, святых, чьи имена вы носите, и прежде всего — св. Хризостома, (36)чья литургия сохранилась в вашей церкви. Я согласен со всем, с чем соглашались эти великие и святые мужи, я отвергаю все то, что отвергали они; я принимаю решения всех вселенских соборов, созванных в Греции азиатской и в Греции европейской. Скажите, можно ли быть большим греком, чем я?

Сенатор. То, что вы сейчас сказали, наводит меня на одну мысль, и, как мне кажется, мысль справедливую. Если когда-нибудь встанет вопрос о мирном договоре

между нами, то заключить его можно было бы на условиях statu quo ante bellum. (zl)

Граф. Я подписался бы под ним не задумываясь, даже без изучения отдельных статей sub specie гай. шОднако что вы имели в виду, назвав меня латинянином?

Сенатор. Я хотел сказать, что вы, будучи католиком, всегда обращаетесь к принципу авторитета. Забавно порою наблюдать, как вы безмятежно почиваете на этой подушке. А впрочем, будь я даже протестантом, нам бы сегодня спорить не пришлось, ибо, на мой взгляд, было бы делом в высшей степени благим, справедливым и даже, если угодно, философским, установить в качестве универсального догмата, что все ниспосланные небом бедствия суть наказания. Да и какое же человеческое общество в это не верило? Какой народ, древний или современный, культурный или варварский, какая из всевозможных религиозных систем не усматривала в подобных катастрофах действие высшей силы, которую можно было умилостивить? И г-н кавалер достоин величайших похвал, если он и в самом деле никогда не потешался над своим кюре, когда тот уговаривал крестьян платить десятину под страхом наказания градом или громом. Ибо, хотя никто не вправе утверждать, что известное несчастье есть следствие именно этого, а не какого-либо иного прегрешения (в особенности — легкого), можно и должно утверждать, что в целом всякое физическое зло есть наказание, а, значит, то, что именуем мы бичом небесным, представляет собой необходимое следствие великого общенародного злодеяния или совокупности преступлений отдельных лиц. А потому любое из этих бедствий можно было предупредить: сначала — добродетельной жизнью, затем — молитвой. Так что пусть софисты сколько угодно толкуют о своих вечных и неизменных законах, существующих лишь в их воображении и имеющих целью не что иное, как искоренение всякой морали и полное умственное отупение рода человеческого. 97 97 «Полезны не только попечения и труды, но и молитвы, ибо Господь имел их в виду еще до того, как сотворил и привел в порядок сущее. А в софизм, который древние называли ленивым софизмом, впадают не только те, кто под пустым предлогом необходимого хода событий утверждает, будто можно пренебрегать заботами, которых требуют житейские дела, но и те, кто приводит доводы против молитв* (Лейбниц. Теодицея, т. II, in 8 е , с. 41). Электричество существует необходимым образом, — сказали вы, г-н кавалер. Значит, по необходимости существует и роса. И вы могли бы добавить: столь же необходимы волки, тигры, гремучие змеи и тому подобное. По правде говоря, я в этом не уверен. Ведь человек пребывает ныне в состоянии порчи, столь же очевидном, сколь плачевном, и я слишком мало знаю для того, чтобы утверждать с определенностью, какими существами и явлениями обязаны мы исключительно этому состоянию. Впрочем, даже в подобном состоянии англичане превосходно обходятся без волков, — так почему же, скажите на милость, нельзя без них обойтись и в других местах? И мне совершенно не известно, так ли уж это необходимо, чтобы тигр был тем, чем он есть; я даже не знаю, насколько неизбежно существование тигров вообще, а если уж говорить начистоту, то я здесь держусь мнения противоположного. Можно ли забыть о великой прерогативе человека: Где бы ни утверждались люди в достаточном числе, окружающие их животные обязаны им служить — или исчезнуть без следа? Но, если угодно, примем безумную гипотезу оптимизма; предположим, что тигры должны существовать, более того — непременно должны быть именно такими, каковы они сейчас, а затем спросим себя: Так значит, столь же необходимо, чтобы один из этих зверей проник сегодня в некое жилище и сожрал десять человек? Земля по необходимости скрывает в своих недрах различные вещества, при известных условиях способные воспламениться или испариться и вызвать таким образом землетрясение. Вот и чудесно, скажем мы, так значит, по-вашему, столь же необходимо, чтобы вследствие подобной катастрофы 1 ноября 1755 года был стерт с лица земли город Лиссабон? И это извержение никак не могло произойти в другом месте, например, в пустыне, на дне моря, или в сотне шагов от города? И обитателей города было уже совершенно невозможно заранее известить об опасности легкими предварительными толчками — с тем, чтобы успели они бежать в безопасное место? Но против подобных выводов восстанет всякий человеческий рассудок, не испорченный софистикой!