Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

Химерическое представление о действующих во вселенной силах, впоследствии сбившее с толку многих исследователей, составил себе Бэкон. Сначала он допустил существование материальных сил, затем расположил их одну над другой в виде уходящего в бесконечность ряда. И у меня часто появлялось подозрение, что, рассматривая со своего адвокатского места в зале суда изображение генеалогического древа, на котором все члены — сыновья, кроме первого, и все они в то же время — отцы, кроме последнего, Бэкон и создал себе по этому образцу идол лестницы. (3)Расположив подобным манером причины в своем воображении, он представлял себе дело так, будто каждая данная причина есть дочь предшествующей, а все эти поколения причин, постепенно сужаясь в объеме по мере восхождения, приведут наконец истинного истолкователя природы к их общему пращуру.

Вот какую теорию, долженствовавшую объяснить природу, составил себе великий законовед, — однако большей химеры нельзя и придумать. Не хочу вовлекать вас в пространное обсуждение; в данную минуту для нас будет достаточно одного аргумента. Дело в том, что ни Бэкон, ни его последователи никогда не могли и не смогут привести нам ни единого примера в подтверждение своей теории. Пусть продемонстрируют нам этот мнимый порядок причин — общих, всеобщих или как там еще было им угодно выражаться. После Бэкона много рассуждали и многое открыли — так пусть представят нам хоть один пример этой чудной генеалогии, пусть укажут нам хотя бы на одну загадку природы, которую объяснили бы даже не через какую-то причину, но хотя бы через следствие, прежде неизвестное, путем восхождения от одного к другому. Представьте самое обычное явление, например, упругость, или любое иное по вашему выбору. Я не буду слишком придирчив: я не потребую указать ни деда, ни прадеда этого феномена, с меня довольно его матери, но — увы! — все молчат, и перед нами по-прежнему (я имею в виду материальный порядок бытия) — proles sine mat re creata. (A)Ax! да и каким же надо быть слепцом, чтобы доискиваться причин в природе, если сама природа — всего лишь следствие! И пока не выйдем мы за пределы материального бытия, никому из людей не удастся продвинуться в исследовании причин дальше других. Все останавливаются — и неизбежно должны останавливаться — уже после первого шага. Дар открытий в естественных науках состоит лишь в обнаружении неизвестных фактов или в соотнесении прежде непонятных феноменов с уже познанными следствиями, которые мы и принимаем за причины. Таким образом, и тот, кто открыл систему кровообращения, и тот, кто обнаружил пол у растений, имеют несомненные заслуги перед наукой, — и все же открытие фактов не имеет ничего общего с исследованием причин. Ньютон, к примеру, обессмертил свое имя тем, что связал с силой тяготения феномены, которые прежде никому не приходило в голову приписывать действию этой силы, — но о причинах тяготения лакей великого мужа знал столько же, сколько и его хозяин. Иные ученики Ньютона, которые заставили бы его сгореть от стыда, если бы он снова вернулся в наш мир, дерзнули утверждать, что тяготение есть закон механический. Никогда сам Ньютон не говорил вещей, столь явным образом противных здравому смыслу, и потому тщетно стремятся они сделать своим сообщником этого знаменитого мужа. Напротив, он писал (и это уже много значит), что предоставляет своим читателям решать, является ли сила, производящая тяготение, материальной или имматериальной. Прошу вас, прочтите его теологические письма к доктору Бентли, — вы найдете, что они столь же поучительны, сколь назидательны. 5

Как видите, г-н сенатор, я вполне одобряю ваш взгляд на мир, более того: или я глубоко заблуждаюсь, или могу обосновать этот взгляд достаточно вескими аргументами. Впрочем, повторю еще раз: я знаю, что я не знаю, и это сомнение переполняет меня одновременно радостью и благодарностью, ибо в нем нахожу я и неизгладимый символ моего величия, и спасительное средство против всякого нелепого или дерзкого умствования. Рассматривая с этой точки зрения природу в целом, равно как и в самом незначительном из ее произведений, я всегда вспоминаю слова одного лакедемонянина, который размышлял о том, почему никак нельзя было заставить удержаться на ногах одеревеневший труп, «клянусь богом, — сказал он, — для этого у него должно быть что-то внутри**

Всегда и везде следует повторять эти слова, ибо без подобного что-то все превращается в труп и не может устоять на ногах. Подобный взгляд на мир — как на простую совокупность явлений, за самым малым из которых таится реальность — и есть истинный и мудрый идеализм. В самом подлинном смысле слова могу я утверждать, что отнюдь не материальные объекты суть то, что я вижу, однако то, что я вижу, является реальным по отношению ко мне. И мне довольно, что таким путем я прихожу к выводу о существовании иного порядка вещей, в который твердо верю, даже не видя его глазами. Опираясь на подобные принципы, я превосходно понимаю не только то, что молитва полезна вообще, для устранения зла физического, но и то, что она является для него истинным противоядием, особым лечебным средством, которое по природе своей устроено так, что стремится уничтожить зло, — совершенно таким же образом, как и облеченная тонкой корой невидимая сущность, доставляемая к нам из Перу. В силу своей собственной природы она ищет первопричину лихорадки, находит ее, атакует с большим или меньшим успехом в зависимости от обстоятельств и темперамента больного, — если, конечно, кто-нибудь не пожелает утверждать, будто от лихорадки исцеляет дерево, что было бы уж совсем чудно.

Кавалер. Чудно или нет, — это уж как вам будет угодно, но получается, что и сам я большой чудак, ибо никогда в истинности подобного утверждения не сомневался.

Граф. Но если от лихорадки лечит обыкновенное дерево, то к чему такие хлопоты — ездить за ним в Перу? Спустимся лучше в сад: этих берез с лихвой хватит на все трехдневные лихорадки в России.

Кавалер. Прошу вас, давайте говорить серьезно. Речь ведь идет не о дереве вообще, но об определенном его виде, особенное свойство которого и состоит в том, чтобы исцелять от лихорадки.

Граф. Чудесно, но что же вы разумеете под свойством? Означает ли это слово для вас простую акциденцию, и полагаете ли вы, что, к примеру, хинная корка исцеляет оттого, что обладает известной формой, весом, цветом и т. п ?

Кавалер. Вы придираетесь к словам, дорогой друг. Разумеется, я говорю о реальном качестве.

Граф. Как это — о реальном качестве? Что это значит, скажите на милость?

Кавалер. Ах! и я у вас, в свою очередь, попрошу об одной милости: не будемте спорить о словах. Ведь вы прекрасно знаете, что здравый смысл военного человека не выносит подобных препирательств.