Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

Во-первых, все народы земные молились, и всегда — опираясь на откровение, истинное или воображаемое, иначе говоря — на древние предания. Но как только человек начинает уповать лишь на собственный разум, он прекращает молиться. Тем самым человек невольно признает, что сам по себе он не ведает ни того, о чем ему следует просить в своих молитвах, ни того, как ему должно молиться, ни даже того, к кому он, собственно, должен обращать свои моления. 116 116 На самой удивительной из страниц, когда-либо написанной людьми, Платон недвусмысленно признает, что человек, предоставленный самому себе, молиться не умеет. Кроме того, Платон желает, чтобы явился некий посланник небес и научил людей этой великой науке. Можно сказать, что Платон говорил здесь от имени всего рода человеческого. И тщетно станет деист выставлять перед нами напоказ самые восхитительные теории о существовании и атрибутах Бога: даже умолчав

о том, что все они заимствованы из катехизиса (а это безусловно так), мы всегда будем вправе возразить ему словами Иоаса: «Но Вы ему не молитесь». 117 117 Гофолия, II, 7. (3) 118 118 Non fecit taliter omni nationi (Ps. 147, 20). 119 119 Гал. 4, 6. ,v Et immisit in os meum canticum novum, carmen Deo Jacob (Ps. 39, 4).

Мое второе замечание состоит в том, что все религии более или менее богаты молитвами. Третье наблюдение, несравненно более важное, заключается в следующем:

Прикажите своему сердцу быть внимательным и прочтите все эти молитвы — истинную религию узрите вы среди них так же ясно, как видите Солнце.

Сенатор. Тысячу раз я в этом убеждался, присутствуя на прекрасной нашей литургии. Подобные молитвы могут быть рождены одной лишь истиной — в самом ее лоне!

Граф. Я думаю точно так же. Тем или иным образом Бог говорил со всеми людьми, но есть среди них избранные, те, кому позволено сказать: не сделал Он того никакому другому народу, пибо один лишь Господь, по несравненному слову несравненного апостола, может послать в сердце человека духа, вопиющего: мой отец! 1,1Эту истину предвосхитил Давид, воскликнув: Это Он вложил в уста мои новую песнь, гимн, достойный Господа нашего.™ И если в сердце человеческом нет этого духа, то как же ему молиться? И как бессильное перо человека сможет записать то, что не было продиктовано свыше тому, кто держит его в руке? Перечитайте гимны Сантейля, несколько легкомысленно принятые

парижской церковью: они производят в ушах известный шум, но никогда не умоляют, ибо когда Сантейль их сочинял, он был один. Красота молитвы подобна таинственной дочери великого царя: вся ее красота внутри 1Это нечто не имеет названия, но оно вполне доступно чувству, а подражать ему способен лишь истинный талант.

Нет ничего более трудного, чем молитва, а потому верхом ослепления и безрассудства было бы утверждать, что кто-то молился, и молитва его не была исполнена. Я хочу вести речь главным образом о народах в целом, ибо они — важнейший предмет в подобного рода спорах. Народ, без сомнения, поступает вполне разумно, когда молится, чтобы отвратить зло или обрести общее благо. Но что это такое — народ? и какие условия необходимы для того, чтобы он молился? Существуют ли в каждой стране люди, имеющие особое право за нее молиться? обязаны ли они этим правом собственному душевному расположению или, может быть, и другим обстоятельствам? Слишком мало известны нам тайны мира духовного, да и как же нам их познать, если никто об этом не заботится? Не желая погружаться в эти глубины, я ограничусь общим положением: невозможно доказать, что некий народ молился, и молитва его не была исполнена. Я совершенно убежден в противоположном: всякая нация, которая молится, непременно получает удовлетворение. Исключения, даже если они подтверждаются, ничего не доказывают; все они исчезают перед одним-единственным наблюдением: ни одному человеку, даже если молится он самым совершенным

образом, не может быть доподлинно известно, что он не просит о чем-то вредном для себя или для всеобщего порядка. Так будем же молиться неустанно, молиться изо всех сил, молиться с настроением, придающим законную силу этому великому акту разумного существа, а главное — будем помнить о том, что всякая молитва так или иначе исполняется. Не все прошения, поданные государю, встречают благосклонный прием — да так и не может быть, ибо не все они разумны и основательны — однако каждое из них есть ясное признание власти, доброты и справедливости государя, и он не может не радоваться, видя, как стекаются они к нему со всех концов его державы. И если невозможно ходатайствовать о чем-то перед государем, не поступая тем самым, как подобает верноподданному, то равным образом невозможно молиться Богу, не вступая с ним в отношения покорности, доверия и любви. А потому в молитве как таковой заключена некая очистительная сила, чье действие обладает бесконечно большей для нас ценностью, чем все те блага, о которых мы слишком часто молим в своем неведении. 120 120 «Самый акт молитвы совершенствует человека, ибо приближает его к Богу. К какому множеству добрых дел вдохновляет нас это упражнение! Сколько преступных деяний предотвращает! Этому учит уже один опыт... И мудрец, когда молится, не просто радуется — он наслаждается молитвой* — Ού φιλεΐ προσεύχεσθαι, άλλα άγαщ (Origenis ubi sup., № 8, 210, № 20, 229). Всякая законная молитва, даже та, коей не суждено исполниться, возносится к вышним пределам и оттуда, претерпев известные изменения, вновь нисходит на нас, словно благодетельная роса, приготовляющая нас к вступлению в новую отчизну. Но лишь тогда можем мы быть уверены, что молимся не напрасно, когда говорим Богу: да исполнится воля Твоя, иными словами, да уничтожится во вселенной зло. Но как мы слепы и как безрассудны! Вместо того, чтобы сетовать на неисполненность наших молений, вострепещем лучше от страха при мысли о том, что мы дурно просили или просили о дурном! Та же сила, которая повелевает нам молиться, учит нас тому, каким образом и в каком расположении духа надлежит это делать. Нарушить первую заповедь — значит низвести себя до уровня скота или даже атеиста, преступить вторую — значит обречь себя еще одному проклятию: видеть, как молитва наша обращается в грех}

N’allons donc plus, par de folles ferveurs,

Prescrite au Ciel ses dons et ses faveurs. Demandons-lui la prudence équitable,

La piété sincère, charitable;

Demandons-lui sa grâce, son amour;

Et s’il devait nous arriver un jour De fatiguer sa facile indulgence Par d’autres vœux, pourvoyons-nous d’avance D’assez de zèle et d’assez de vertus Pour devenir dignes de ce refus. 11

Кавалер. Я не раскаиваюсь, мой добрый друг, в том, что привел вас в оцепенение. Ведь я добился того, что вы прочли мне выговор — а это всегда служит к величайшему моему благу, — к тому же я приобрел кое-что получше. Честное слово, я даже боюсь, как бы мне из-за вас не стать крючкотвором, ведь человеку трудно воздержаться от того, что приносит ему удовольствие и пользу. 121 121 I Oratio ejus in peccatum (Ps. 48, 7). 122 122 Ж.-Б. Руссо. Послание к Роллену, II, 4. (5)