Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

Но заклинаю вас, не откажите мне в величайшей просьбе, ибо вы сами привели меня в оцепенение, с такой непочтительностью заговорив о Локке. Время у нас, как видите, еще есть, и я охотно пожертвую ради вас бостоном, который ожидает меня в одном хорошем и даже очаровательном обществе, если вы окажете мне любезность, подробно изложив свое мнение об этом знаменитом авторе. Всякий раз, когда вы о нем говорите, я замечаю в вас какое-то раздражение, совершенно для меня непостижимое.

Граф. Боже мой! да разве могу я в чем-то вам отказать, г-н кавалер? Однако я предвижу, что вы вовлечете меня в долгое и тягостное рассуждение, из которого, сказать по правде, не знаю даже, как и выпутаюсь, не обманув ваших ожиданий и не наведя на вас скуку, — две неприятности, которых я равно желал бы избежать. К тому же я боюсь, что зайду слишком далеко.

Кавалер. Скажу прямо: подобное несчастье вовсе меня не пугает. Неужели одни только сочинители эпических поэм имеют привилегию на отступления?

Граф. О! Вас ничем не смутишь. А что до меня, г-н кавалер, то я имею веские причины приступать к этому рассуждению с некоторым страхом. Но если вы желаете меня ободрить, то, прошу вас, для начала сядьте. Ваше вечное беспокойство передается и мне. Не знаю, что за домовой без конца вас дразнит, но только вы не в состоянии усидеть на одном месте и десяти минут: должно быть, слова мои гонятся за вами, словно пуля охотника за летящей птицей. То, что я намерен вам сообщить, может оказаться немного похожим на проповедь, так что вам лучше слушать меня сидя. — Отлично! А теперь, милый мой кавалер, начнем, если позволите, с чистосердечного признания. Скажите по совести: сами-то вы читали Локка?

Кавалер. Нет, никогда — и у меня нет никаких причин от вас это скрывать. Помню, правда, мне как-то случилось открыть его в деревне; день был дождливый... но это было лишь по случаю.

Граф. Вот теперь я не собираюсь вас бранить, г-н кавалер: порою выражаетесь вы на редкость удачно. В самом деле, книгу Локка берут в руки и открывают лишь по случаю. Среди книг серьезного содержания нет другой, которую бы читали меньше. И это любопытнейший для меня вопрос: сколько же человек в Париже прочли «Опыт о человеческом разуме» от начала до конца? Впрочем, ответ на него я едва ли получу. Об «Опыте» много говорят, его часто цитируют (но всегда на веру, из вторых рук); да и сам я, как и все прочие, преотважно о нем рассуждал, — разумеется, не читая. Но в конце концов, желая приобрести право говорить о нем по совести, то есть с полным знанием дела, я прочел «Опыт» от первого до последнего слова — спокойно и с пером в руке.

Но когда это со мною приключилось, было мне уже пятьдесят лет от роду, и, полагаю, никогда в жизни не читал я книги, которая наводила бы на меня подобную скуку. Между тем моя неустрашимость по этой части вам известна.

Кавалер. Еще бы! Разве не видел я, как вы читали в прошлом году какую-то немецкую скучищу ин-октаво, трактующую об Апокалипсисе? Припоминаю, что, обнаружив вас по окончании этого чтения полным жизни и здоровья, я сказал, что после такого испытания вас можно сравнить с пушкой, выдержавшей двойной заряд.

Граф. И однако, могу вас уверить: по сравнению с «Опытом» германское сочинение — это легкий, воздушный памфлет, прямо-таки развлекательная книга; там, по крайней мере, можно прочесть прелюбопытнейшие вещи. Нам, в частности, сообщают, что «пурпур, коим гнусный Вавилон снабжал некогда иностранные державы, явно обозначает красное одеяние кардиналов; что в римских церквях стоят древние статуи ложных богов», и тысячу других сведений подобного рода, столь же полезных, сколь занимательных. 123 123 Похоже, эти стрелы метят в немецкую книгу под названием «Die Siegsgeschichte der christlichen Religion in einer gemeinnützigen Erklärung der Offenbarung an Johannes* (Nüremberg, 1799, in 8 e ). ,6) Данная книга находится в библиотеках довольно многочисленного класса людей, но поскольку речь здесь идет лишь о сделанной мимоходом цитате, я счел бесполезным тратить время на ее проверку. — Прим. изд. Но в «Опыте» Локка ничто не способно вас утешить: книгу эту проходят, как ливийскую пустыню, не встретив по пути даже крошечного оазиса или покрытого зеленью уголка, где можно было бы передохнуть. Есть книги, о которых говорят: Укажите мне здесь хотя бы на один недостаток. А о Локковом «Опыте» я мог бы сказать так: Укажите мне тот изъян, которого здесь нет. Назовите мне любой, какой вам будет угодно, недостаток, способный обесценить книгу, и я берусь тотчас же привести пример из Локка, не подыскивая его намеренно. Уже предисловие шокирует свыше всякой меры. «Надеюсь, — говорит Локк, — что купивший мою книгу читатель не пожалеет о своих деньгах». 124 124 Th о u wilt as little think thy money, as I do my pains ill bestowed (Locke’s Essay on Human Understanding. London: Bacroft, Straham & C°, 1775, in 8°, epistle to the reader). ,7)

Как здесь разит лавкой! Но продолжайте читать и вы узнаете, что книга его — это «плод тягостных часов, когда он не знал, чем бы ему заняться», 1что «ему было очень весело составлять это сочинение, ведь за жаворонками и воробьями охотимся мы с тем же удовольствием, что за лисицами и оленями», 125 125 'The diversion of some my idle and heavy hours {Locke's Essay on Human Understanding, epistle to the reader). 1,1или начинает жаловаться на «известную породу людей, заставляющих других принимать на веру врожденные принципы, о которых больше не позволяется спорить».™ 31

Сейчас я вынужден пробегать много разных тем, едва их касаясь, а потому я хочу, чтобы вы имели в виду следующее: если бы я писал диссертацию, то к каждому примеру, только что пришедшему мне на память, смог бы прибавить еще сотню подобных. Одна только глава об «открытиях» Локка доставила бы вам развлечение дня на два.

Ибо это Локк открыл, что «для возникновения путаницы среди идей необходимо, чтобы последних было по крайней мере две». Таким образом, идею, пока она остается единственной, нельзя будет спутать с другой идеей в продолжение целого тысячелетия. 130 130 Confusion... concerns always two ideas U2) (Locke’s op. cit., vol. II, part XXIX, §11).

Именно Локк открыл, что, если людям не пришло в голову перенести на животных принятые в человеческом обществе обозначения родства; если, к примеру, люди редко говорят, что «этот бык — дедушка того теленка или что эти голуби — двоюродные братья», 131 131 But yet is seldom said (и вправду, очень редко) this bull is the grandfather of such a call, or these pigeons are cousins germains (ibid., part XXVIII, § 2). ш Ibid. ,v Ibid., §6. так это потому, что подобные названия в отношении животных бесполезны, тогда как они необходимы среди людей для того, чтобы улаживать в судах дела о наследстве или для иных причин. 1,1

Это он открыл, что если в современных языках нет коренных слов, обозначающих, например, остракизм или проскрипцию, то это потому, что у народов, говорящих на этих языках, ни остракизма, ни проскрипций не существует. ,vСия мысль навела его на общее положение, проливающее ярчайший свет на всю метафизику языка: о вещах, не имеющих названия, люди чрезвычайно редко говорят сами с собою и никогда — с другими, а потому — заметьте это хорошенько, ибо перед нами важнейший принцип — а потому то, что вовсе не имеет имени, никогда не будет упомянуто в разговоре?