Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

принадлежит чувствам, чуждо материи, отсюда следует, что в человеке есть начало нематериальное, в котором и пребывает знание, 186 186 Aliquid incorporeum per se in quo insit scientia (s. lustini Quaestiones ad orthod. de incorporeo, et de Deo, et de resurrectione mortuorum, quaest. II). чувства же лишь воспринимают и передают рассудку впечатления, 187 187 Spectris autem etiamsi oculi possent feriri, animus qui possit non video, etc. (Ciceronis Epistula ad Cons. et alios, XV, 16). 1,1 Functio intellectus potissimum consistit in judicando; atqui ad judicandum phantasia et simulac-rum illlud corporale nullo modo juvat, sed potius impe-d i t (Lessing’s De immortalitate animae, inter opusc. lib. III, № 53). ,v Арно и Николь в «Логике Пор-Рояля, или Искусстве мыслить» (ч. I, гл. 1). (50) v Об этой истории мне ничего не известно. Она, вероятно, излагается в обширном сочинении Кедворта «Systema intellectuale», <5l) причем впечатления не только не способствуют деятельности рассудка, сущность которой составляет способность суждения, но, скорее, препятствуют ей и нарушают ее ход. 1,1А потому необходимо признать вслед за величайшими мужами, что мы обладаем врожденными интеллектуальными идеями, которые пришли к нам отнюдь не через ощущения, 26— противоположный взгляд оскорбляет в равной степени и здравый смысл, и религию. ,vЯ где-то читал, что знаменитый Кедворт, беседуя однажды о происхождении идей со своим другом, сказал тому: «Прошу вас, возьмите в моей библиотеке первую попавшуюся книгу и откройте ее наудачу». Другу попались Обязанности Цицерона, начало книги первой («хотя уже год и т. д.»): «Достаточно, — остановил его Кедворт, — скажите на милость, каким образом могли бы вы через чувства приобрести идею хотя? уВеликолепный и весьма простой по форме довод: человек не может говорить, он не способен выразить даже самой незначительной мысли или хотя бы произнести слово «и», не опровергнув тем самым Локка.

Кавалер. В самом начале вы мне говорили: «скажите по совести», так вот, признайтесь, не подобрали ли вы намеренно именно те пассажи Локка, которые более всего заслуживают критики? Подобный соблазн велик, если рассуждаешь о человеке, тебе неприятном.

Граф. Могу вас уверить в обратном; скажу больше: подробный разбор книги принес бы мне урожай куда более богатый. Но для того, чтобы опровергнуть изложенное в книге ин-кварто, придется написать такую же, — только вот кто ее станет читать, скажите на милость? И если скверная книга уже успела овладеть умами, то нет другого способа рассеять заблуждение, кроме как выявить общий дух, ее продиктовавший, и классифицировать ее недостатки, особо указав лишь на самые вопиющие, — в остальном же довериться чувству истины каждого читателя. Но чтобы сделать сочинение Локка во всех отношениях безупречным, достаточно, на мой взгляд, переменить в нем одно-единственное слово. Книга называется «Опыт о человеческом разуме» — так давайте напишем «Опыт о разуме г-на Локка» — и не найдется книги, которая бы лучше соответствовала своему названию! Ведь сочинение это — точный портрет самого автора. Там все на месте. 188 188 опубликованном сначала по-английски, а затем по-латыни с примечаниями Лаврентия Мосхейма <52) (Йена, 2 т., in fol., Лейден, 4 т ). — Прим. изд. 189 189 Жан Леклерк (53) сочинил когда-то следующую надпись к портрету Локка: Lockius humanae pingens penetralia mentis, Ingenium solus pinxerit ipse suum. Справедливо.

В нем без труда узнаешь человека порядочного и даже рассудительного, — однако одураченного сектантским духом, который движет им таким образом, что сам Локк этого даже не замечает (или не желает замечать); человека, которому к тому же недостает проницательности, глубокомыслия и самых элементарных философских знаний. Локк поистине смешон, когда совершенно серьезно извещает нас, что «взялся за перо с тем, чтобы даровать человеку мерила, по которым разумное существо могло бы мудро направлять свои действия», добавляя, что «ему пришло в голову, что самым полезным для достижения подобной цели было бы прежде всего установить границы человеческого разума». 190 190 Locke’s op. cit., epistle to the reader, § 7. Никому еще не приходило в голову ничего столь же безрассудного. Во-первых, в том, что касается морали, я охотнее доверюсь Нагорной проповеди, нежели всем схоластическим бредням, коими напичкал свою книгу Локк, ведь что-либо более чуждое морали трудно даже вообразить. А что до границ человеческого разума, то будьте уверены, желание их установить есть возмутительнейшая дерзость, да и само это выражение лишено точного смысла, — но об этом мы поговорим в другой раз, тем более что здесь можно высказать много интересного. Пока же достаточно будет отметить, что сначала Локк предписывает эти границы себе самому, а затем уже — нам. И в сущности он вовсе не собирался говорить то, что он сказал. Он хотел лишь противоречить — и ничего более. Помните Буандена из «Храма вкуса», (54)восклицавшего:

Criant: Messieurs, je suis ce juge intègre Qui toujours juge, argue et contredit.

Вот тот дух, которым был одержим Локк. Враг всякого нравственного авторитета, он питал отвращение к общепринятым идеям, представляющим собой огромный авторитет. Особую же неприязнь испытывал он к своей церкви. У меня найдется больше, чем у него, оснований ее ненавидеть, и все же я эту церковь в известном смысле почитаю — как самую благоразумную среди утративших разум. Локк взялся за перо лишь затем, чтобы спорить и противоречить, и книга его, чисто отрицательная по своему направлению, есть одно из многочисленных произведений, вызванных к жизни тем самым духом, который погубил множество дарований куда более выдающихся, чем Локк. Другая поразительная и неизменная черта этой книги есть ее поверхностность (позвольте употребить по отношению к ней это слово): Локк не способен ничего понять основательно, и ни в чем не достигает он истинной глубины. Но как на окончательное доказательство его посредственности я укажу на то, что Локк проходит мимо важнейших проблем и совершенно этого не замечает. Приведу один поразительный пример в этом роде, только что пришедший мне на ум. Он где-то говорит своим менторским, воистину уморительным тоном: «Признаюсь: я получил в удел одну из тех тупых душ, которые имеют несчастье не понимать, что для души постоянно мыслить более необходимо, чем для тела — постоянно двигаться; ибо, насколько я понимаю, мышление есть для души то же самое, что движение для тела». 191 191 Locke’s op. cit., vol. II, part II, § 10. Прошу прощения у Локка, но в этом очаровательном пассаже я, право, не нахожу ничего лишнего, кроме насмешливого тона. И где же это он встречал материю в состоянии покоя? Вы видите — я только что говорил об этом — Локк проходит по краю пропасти, и даже не замечает ее! Я, разумеется, не намерен утверждать, будто движение присуще материи по природе; более того, я полагаю, что сама по себе она безразлична к любому виду движения, но, в конце концов, нужно ведь понимать, о чем ведешь речь, если же ты не в состоянии относительное движение отличить от абсолютного, то от писаний на философские темы можно и воздержаться!