Витторио Страда - Марксизм сегодня. Выпуск первый

4. Социальная мобильность. Трудно рассматривать проблему, о которой мы можем судить лишь по личным свидетельствам или отдельным примерам. Тем не менее отметим, что инспирированные властями крупные движения – например, направление кадровых работников на производство, точнее, на руководящие посты в производстве, высылка молодежи в деревню, обмен опытом, операция «открытых дверей» – нередко были скорее средством политической борьбы, чем подлинными социальными преобразованиями, заслуживающими такого названия. Так называемая «литература пострадавших» периода 1979 – 1981 годов изобилует горькими свидетельствами людей, ставших жертвами подобных мероприятий, не говоря уже о показаниях тех, кто подвергся высылке: число их до сих пор не известно, известно лишь то, что они были. В общем, застой в области занятости (применительно и к чиновникам, и к наемным рабочим на государственных предприятиях), отсутствие изменений среди персонала университетов и научно-исследовательских институтов, распространенная в рабочем классе практика преимущественного приема на работу ближайших родственников – все это показывает, что корпоративизм и его неизбежные спутники (двойной сектор занятости, коррупция, параллельные рынки) в течение ряда лет были существенной характеристикой системы, скрывавшейся за ширмой маоистских деклараций.

Узаконение права на забастовку не должно затушевывать тот факт, что практическое использование этого права ограничивается определенными политическими условиями. Вот почему нам представляется, что забастовки, сопровождавшие как в начале, так и в конце культурную революцию, происходили вовсе не под давлением – пусть и манипулируемым – наступающего пролетариата, а в результате практического использования организационного потенциала крупных промышленных городов соперничающими политическими группировками [253].

Маоистская теория была прежде всего своего рода «потемкинской деревней», подходящей к условиям «третьего мира». Ныне, опровергая эту теорию, забывают и достигнутые народным Китаем важные количественные показатели (правда, не имеющие ничего общего с теоретическими нововведениями), забывают, что валовой национальный продукт увеличился в шесть раз. Ведь фактически именно обстановка стагнации общества, и в частности наиболее современных его слоев, явилась предпосылкой народничества Мао.

Критика подобного положения вещей и стала основой прогрессивного этатизма, господствующего ныне в Китае (и во Вьетнаме – в ином политическом контексте, но близком по типу подхода к проблемам). Исходя из этого, можно охарактеризовать прагматическую позицию такого руководителя, как Дэн Сяопин, попросту вывернув наизнанку терминологию Альтюссера, определившего марксизм как теоретический антигуманизм. Группа, стоящая у власти в Пекине, судя по всему, намерена развивать некий гуманистический антитеоретизм, истоки которого по-прежнему сложны. Дэн Сяопин по своим идеологическим корням отнюдь не антимаоист: участие в крестьянской партизанской войне в начале 30-х годов, роль генерального секретаря ЦК партии (пост, специально восстановленный для него в 1957 году) делают его политическим наследником всего наиболее типичного из опыта Мао. В то же время Дэн с 1961 года становится союзником и самым близким соратником Чжоу Эньлая. Таким образом, он воплощает и преемственность в коммунистической партии, и неоспоримое стремление возвратиться к демократическим и рационалистическим корням коммунизма. Выдвижение на первый план наследия Сунь Ятсена – не просто дипломатический сигнал Тайваню, а прежде всего ясное указание на то, как предполагается расширить идеологический генезис китайской революции. Выражением синтеза, все еще находящегося в стадии разработки, является культ Чжоу Эньлая, стихийно возникший ныне среди многочисленной интеллигенции.

На гораздо бóльшие трудности наталкиваются попытки понять, привела ли уже происходящая параллельно эволюция в китайских массах к синтезу «снизу», аналогичному тому, который выражается в стремлении ускоренно модернизировать страну «сверху». Несомненно, самое значительное идеологическое наследие культурной революции в массах – решительное требование демократизации – это результат и открыто декларированной идеологии отдельных групп хунвейбинов, и массовой оппозиции авторитаризму Мао, выразившейся, в частности, в манифестации 1976 года на площади Тяньаньмэнь и в «пекинской весне», начавшейся после ликвидации «банды четырех». Идея равенства, широко распространившаяся в 60-е годы, до сих пор может служить целям борьбы против произвола, пока еще сохраняющегося на всех уровнях общества. А требование уважать личность ставит концепцию демократического равенства в более традиционные либеральные универсальные рамки. Этот аспект прекрасно иллюстрируется опубликованным в журнале «Дяньин гуаньцю» сценарием, многозначительно озаглавленным «Генерал, вы не имеете права так вести себя»: там осуждается захват Пекинского университета Народно-освободительной армией. Ввиду отсутствия правовых [категорий] идеологии при критике подобных форм произвола, существование которого власти признают лишь отчасти в качестве «феодальных пережитков», апеллируют к обычаю уважать человеческое достоинство. Нередко за мнимой банальностью требований можно увидеть поиск новых взаимоотношений государства и общества.

Во всем этом, однако, еще не видно ничего специфически марксистского. Глубину же укоренения послереволюционной культуры в массах показывает почти полное отсутствие тоски по прошлому. Если во времена восстаний периода новой истопили Китая (XVIII – XIX века) призывали к реставрации династии Мин во имя возврата к утраченному «золотому веку», то сегодняшняя политическая и общественная критика не обнаруживает никакой склонности идеализировать прошлое (в отличие от того, как, например, поступает Солженицын в отношении Советского Союза). Пресса и литература Гонконга достаточно свободны, чтобы стать выразителями подобной идеологии; однако повсюду мы обнаруживаем сильное устремление вперед, к Западу, или, если оставаться на политической почве, к обновлению марксизма, к своеобразной азиатской социал-демократии. Коммунистические газеты Гонконга, например «Дагун бао», редакция которой состоит из лучших имеющихся в распоряжении партии пропагандистов, предпринимают усилия, чтобы направить эти тенденции в нужное русло. Их намерения осуществляются в той мере, в какой между интеллигенцией Гонконга и реформистским крылом китайского руководства, олицетворяемым Дэном и его протеже Чжао Цзыяном и генеральным секретарем Ху Яобаном, сохраняются точки соприкосновения. Двойственность взглядов молодого поколения интеллигенции можно хорошо проиллюстрировать на примере тысяч активистов «пекинской весны», таких, например, как художники группы «Синсин» [254], которые поддерживают определеного типа марксизм и в то же время требуют свободы творчества. К тому же их ярко выраженный антиконформизм свидетельствует о том, что такого рода позиции не являются сугубо тактическими. Высказывания в пользу некоторых произведений абстрактного искусства чреваты более серьезными административными последствиями, чем, скажем, политический скептицизм, столь широко сегодня распространенный.