Витторио Страда - Марксизм сегодня. Выпуск первый

Несомненно, что отправной точкой марксизма является революционность рабочего класса. Сам Маркс говорил, что его вклад в марксизм состоит вовсе не в том, что он открыл общественные классы, а в показе того, что в эпоху капитализма классовая борьба должна привести к исчезновению классов, к коммунизму. Это предполагает обязательность признания: а) решающего значения отношения между трудом и капиталом как фактора, определяющего характер современного общества; б) экспансионистской сущности этого отношения, неизбежно распространяющегося на весь мир; в) невозможности примирения между двумя полярно противоположными классами – буржуазией и пролетариатом, а также иллюзорность и временный характер любого компромисса между ними; г) необходимости растущего сознательного стремления пролетариата к коммунизму; д) всемирного роста этого сознания, лежащего в основе Марксова призыва: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Оптимистическая уверенность Маркса заключается отнюдь не в «религиозной» вере в неизбежность коммунизма, так как, если бы не было перечисленных выше условий, капитализм привел бы человечество к самоуничтожению. Выбирать можно, по Марксу, лишь между коммунизмом и варварством.

Исторический материализм нельзя редуцировать к более или менее вульгарному, прямолинейному и механистическому «экономизму» или же сводить к анализу единственной социальной реальности классовых отношений с вытекающим отсюда отрицанием всякой другой реальности. Первая подобная попытка имеет большую давность – она была предпринята чуть ли не во времена Маркса. В основе ее лежала просветительская традиция, уподобляющая общество природе, а объективный характер законов социального развития – характеру законов природы. Таким образом, экономическая обусловленность приобретает видимость естественной закономерности: от «Диалектики природы» Энгельса через экономизм Каутского, вплоть до советского «диамата»; эта линия – как понимал это Бернштейн – ведет к реформизму, поскольку социализм представляется здесь в качестве неизбежного результата развития, к которому якобы можно прийти даже бессознательно. По этой логике сознание теряет свое специфическое предназначение: оно либо по необходимости исчезает, либо – и это ничего в данном случае не меняет – неизбежно продолжает развиваться. В такой перспективе приход социализма также невозможен, пока капитализм окончательно не исчерпал своих возможностей, то есть пока он полностью не развил свои производительные силы и не пролетаризировал общество.

Не менее стара и вторая попытка редуцировать марксизм; более того, она представляет собой глубинную тенденцию марксистской системы. Развитие капиталистических отношений в мировом масштабе должно было бы постепенно исключить всякую прочую социальную реальность: нации, религиозные и культурные общины, племена, этнические группы и касты постепенно потеряли бы собственное лицо, чтобы уступить место единственному противоречию – противоречию между буржуазией и пролетариатом. Однако именно история мировой экспансии капитализма показывает, как эта социально-экономическая формация не только не превращает все общества в однородные и не сводит мир к двум основным противостоящим классам – буржуазии и пролетариату, но, развиваясь на основе неравного международного разделения труда, возрождает и акцентирует как раз иерархический характер наций и их разнородность. Уже Ленин отдавал себе отчет в соучастии социалистических партий в грабеже колониального мира, подчеркивая в своем «Империализме, как высшей стадии капитализма» политические результаты подобной экспансии. Естественно, возникал вопрос: а не был ли капитализм с самого начала своего формирования и экспансии такой мировой системой, которая основывалась на асимметрии в положении между центральными и интегрированными регионами, превращенными впоследствии в периферию всей этой системы? Короткий период британского гегемонизма – начиная с 20-х и кончая 70-ми годами XIX века – вместе с эпохой индустриализации и свободного обмена, во время которой образовались новые национальные европейские центры по образу и подобию Англии, позволяли предположить, что в расширении капиталистических социальных отношений заложена потенциальная возможность гомогенизации человеческого общества. Нельзя также забывать, что Маркс жил и творил именно в это время [258]. Во всяком случае, ленинский анализ капитализма не мог повлиять на политические результаты: реформизм и проимпериалистические отношения уже нелегко было вытравить из сознания пролетариата и рабочего класса в метрополиях. Более того, даже сами партии III Интернационала кончали тем, что постепенно оказывались под влиянием господствующей социальной реальности.

Тем не менее Ленин показал, что переход к социализму представляется не рядом социалистических революций в крупных центрах метрополий, а как ряд разрывов в «самых слабых звеньях цепи». Это вызывало целый ряд вопросов: а) о роли крестьянства, составляющего большинство населения периферийных областей; б) о способности малочисленного в этих странах «рабочего класса» возглавить революцию; в) о том, как подавить устремления новой формирующейся буржуазии на периферии; г) о возможности интеграции национальных реальностей и чаяний в одном общереволюционном проекте [259]. Конечно, вопросы эти были не новыми; крестьянство поставило немало проблем перед Европой еще в XIX веке – от Франции, Германии и Италии до таких угнетательских государств («тюрем народов»), как Австрия, Россия и Османская империя. Но в целом значение этой проблемы преуменьшалось, поскольку считали, что крестьянство как резерв антирабочей буржуазной гегемонии обречено на исчезновение именно в силу развития капиталистических отношений в деревне.

Затем понятия изменились: проблема уже вышла за европейские рамки. Крестьянский вопрос и проблема угнетенных наций стали основными для всего колониального и полуколониального мира, и уже не было речи об их исчезновении в ходе развития капитализма: марксизм превращался в преобразующую силу колониальных обществ. Эти проблемы пока далеки от разрешения как теоретически, так и в плане политической практики. В какой степени революционность рабочего класса сохраняется в качестве ядра этой системы? Каков ее характер на периферии? Как она сочетается с чаяниями крестьянства и запросами буржуазии этих стран? Конечно, продолжается и разговор об экспансии капитализма: какого рода капитализм развивается в странах, которые после второй мировой войны стали называться странами «третьего мира»? В то же время с момента, когда марксизм теряет свой чисто европейский характер и становится явлением мирового масштаба, возникает и ряд других проблем, поскольку сам-то он еще не вполне определился в рамках общества, в котором возник. Поэтому дискуссия, если она сосредоточена на формах экономической организации капиталистической эксплуатации в мировом масштабе, должна затрагивать и неевропейские способы капиталистической эксплуатации, неевропейские культуры, великие неевропейские религии и т.д. Эта дискуссия, возникшая на культурной основе и прошедшая от Маркса периода «Экономических рукописей 1857 – 1859 годов» до дебатов по «азиатскому способу производства», сейчас представляется по существу новой именно из-за непосредственного столкновения марксизма с новой реальностью.