Пятигорский Моисеевич - Кто боится вольных каменщиков? Феномен масонства

Как я уже сказал, я не историк. И в еще меньшей степени я являюсь тем, кого ранние масонские историографы назвали бы любителем древностей, «антикварием». Единственно, что объединяет меня с теми, кто вел дружеские застольные беседы в компании д-ра Андерсона и Джорджа Пэйна [117], — своего рода досужесть , без которой их странное предприятие не могло бы пережить и первого десятилетия своего существования. Ведь если человек живет в спешке, то самое большее, что он может, — это просто жить, в то время как масонское «досужее житье» было задумано как одновременно история и образ жизни. Точнее говоря, после того как Андерсон и Дезагилье разобрались с прошлым Цеха, стало ясно, что они не могут предотвратить его господства над их собственным настоящим. С тех пор британские масоны, сколь бы рационально мыслящими и скептически настроенными в отношении легенды они ни были, не способны избежать этой легенды — и обречены вести двойную жизнь.

При своем основании спекулятивное масонство было развлечением, приятной забавой, масштаб и влияние которой никак не могли предугадать его инициаторы. Начало его расцвета в последние годы 1730-х можно считать результатом совпадения трех факторов, а именно:

1. Неожиданно быстрого роста, распространения и увеличения количества масонских лож;

2. Развития и детальной разработки масонских ритуалов, правил и обычаев [118];

3. Усиливающейся тенденции к ретроспективному объяснению этих первых двух факторов: масоны постоянно пересматривают свою собственную историю (на тот момент более краткую, чем жизнь одного поколения: 1717–1738) и пытаются «соответствовать» ей [119].

Еще раз возвращаясь к д-ру Андерсону, подумаем: если он изобрел все это самостоятельно, то какая сверхъестественная энергия должна была понадобиться ему для создания такого внушительного корпуса текстов. Однако не стоит поддаваться искушению приписать это исключительно его способностям и упорству. Здесь сыграли роль другие, более объективные факторы. Британское масонство (включая шотландское и ирландское) семнадцатого столетия оказалось способно проявить себя в восемнадцатом веке. Память о семнадцатом столетии была увековечена в восемнадцатом именно франкмасонством — в большей степени, чем каким бы то ни было другим социальным или культурным феноменом того времени. В те времена могло выжить лишь нечто такое, что было в одно и то же время несерьезным и нетривиальным. Будучи современником Сведенборга, д-р Андерсон сознательно хотел продолжения прошлого, в то время как борьба Сведенборга шла за то, чтобы «выпутаться живым» (духовно, конечно) из настоящего, т. е. из 18-го века. Оба они были ностальгирующими консерваторами, ориентированными на недавнее прошлое. И неудивительно, что именно один из шотландских масонов, Джеймс Босуэлл, изобрел новый (и в то же время совершенно консервативный) жанр — жанр биографии, написанной очевидцем (в его случае — очевидцем жизни Сэмюэля Джонсона).

Отсутствие воображения, которое характеризовало почти всю антимасонскую историографическую критику, мешало ей понять, что масоны не только изобрели свою собственную историческую легенду, но — что намного важнее — они неустанно продолжали неофициально изобретать и переиначивать ее в течение долгого времени после трудов д-ра Андерсона. Дело в том, что Легенда — не ложь о них и не просто средство само-восприятия, но средство идеального продолжения самих себя в истории [120].

Итак, насколько это может быть установлено, легендарная история франкмасонов, содержащаяся в масонских конституциях и манускриптах, опубликованных после 1722 г., в значительной степени (по крайней мере, в самых существенных моментах) восходит к традициям английских, шотландских (и, возможно, также ирландских) «рабочих масонов». Возможно, хотя и недоказуемо, что некоторые части или элементы этой Легенды использовались или проявлялись в ритуалах посвящения в ложах рабочих масонов еще до того, как они стали принимать «нерабочих членов». Почти наверняка можно сказать, что те части истории, на которые намекает Андерсон, но которые «не должны быть записаны», носили ритуалистический характер — или в его время о них говорилось в продолжение ритуала. В конце концов, они всегда могли существовать исключительно в устной форме, в устной традиции рабочих масонов.

Можно предположить, что все рабочие масоны, на «Предписания» которых ссылается Андерсон, — так же как практически все, кто был индивидуально «принят» в рабочие ложи в течение 17-го века, — точно так же были христианами, как они действительно были «строителями». Это недвусмысленно утверждается в манускриптах: их верой было христианство, их профессией — строительство (masonry). Моя точка зрения относительно масонского (или любого другого) ритуала состоит в том, что ритуал всегда намного глубже укоренен в своей собственной религиозной ситуации, чем лежащие в его основе верования, мифы или идеи, в свете которых он может быть объяснен или интерпретирован. Ведь ритуал, даже намеренно «изобретенный», всегда предшествует факту рефлексии его участников по поводу его самого, или факту осознания ими самих себя; факту, посредством которого они соотносят себя с ним [121].

Три центральных положения доминировавшего на тот момент протестантизма — вера, спасение через добрые дела и предопределение — подготовили почву для введения ритуала, не только казавшегося нейтральным в отношении протестантизма (в чем, без сомнения, состояла интенция Андерсона), но и способного нейтрализовать какой бы то ни было специфически христианский контекст. Предчувствовал Андерсон или нет, но эту опасность почти сразу уловил Ватикан, и масонство было подвергнуто отлучению [122].

Я (А.П.). Я вижу, вы не любите его, ведь так?

Дж. К., член Ложи Quatuor Coronati. Да, действительно. Для английского масонства было бы намного лучше, если бы он не родился. Без него никогда не произошло бы раскола на «Новых» и «Древних», правда, Джон?

Джон, очень ученый масон, хотя и не член QC. Я не знаю, я читал кое-что из его писаний и слышал о нем в некоторых лекциях в моей ложе, и, насколько я могу судить, он был слишком уж примитивен и элементарен в своем подходе к масонской истории — даже в соответствии с критериями исторической достоверности своего времени.

Дж. К. Не только это. Я думаю, что даже в соответствии с моральными нормами его времени он не был честным человеком. Вся его деятельность была мотивирована лишь эгоистическими интересами и больше ничем. Он хотел стать Великим Мастером, вот и все…