Пятигорский Моисеевич - Кто боится вольных каменщиков? Феномен масонства

Четыре текста, о которых пойдет речь в данной главе, были написаны весьма выдающимися масонами, один из которых был столь же выдающимся церковным деятелем. Они появились в течение одного десятилетия с небольшим (1726–1737 гг.) и отмечают собой начало того, что может быть названо масонской философской традицией, хотя, конечно, их авторы не считали себя философами или даже богословами. Однако они размышляли о масонстве в целом, как об уже существующем этическом, социальном и психологическом феномене, обладающем собственной функцией и значением для своих членов, с одной стороны, и для остальной части общества — с другой. Это, в свою очередь, подразумевает, что для этих четырех авторов (хотя я не сомневаюсь в том, что существовало множество других масонов, мысливших и говоривших подобным же образом, которые не предали печати свои размышления) масонство стало приобретать некое измерение, выходящее за пределы его внутренних составляющих (ритуалов, легенд, правил и т. д.). Масонство начало становиться для них предметом размышления, и какими бы тривиальными ни были некоторые из их мыслей, они все равно представляют для нас огромный интерес, поскольку ясно показывают, как идеи, до тех пор господствовавшие в британском обществе (и в меньшей степени на континенте), смешались с новыми и специфически масонскими.

Фрэнсис Дрейк [129], историк и Младший Великий Смотритель Великой Ложи Йорка, произнес речь на день Св. Иоанна 27 декабря 1726 г. В своем «Посвящении» (в печатной версии этой речи) он определяет различие между масонами и не-масонами: «Поскольку я предназначаю ее для блага своих Собратьев, меня нисколько не заботит, что подумает о ней остальной мир, поскольку мы все знаем, что никто, кроме масона, не сможет как следует понять ее. Это тяжело, и мы можем только отрицать все оскорбления, каждодневно наносимые нам… и тем не менее… молчание — лучший способ ответить этим злобным софистам…» [130]. Отделив масонство (и самого себя) от остальной части общества, Дрейк — ив этом он далеко не одинок среди ранних масонских писателей — восхваляет это самое общество в самых возвышенных тонах: «Человеческое общество, джентльмены, если рассматривать его в целом, является одним из величайших благословений в жизни. Для этой цели нам даны речь и язык, которые столь возвышенным образом отличают нас от других творений… Общество имеет гармонию в самом звучании этого слова…» — и так далее, в том же духе.

Прежде чем перейти, как это обычно для такого рода речей, к подробному рассмотрению истории человечества, он вновь возвращается к масонству («нашему Древнейшему и Достопочтеннейшему Сообществу»), называя его «одной из благороднейших надстроек, какие может изобрести Разум и украсить Риторика». Почти все используемые им фразы являются клише того времени, однако именно в таких клише можно опознать спонтанное выражение идеи — которая всегда маячила на фоне — идеи надежного компромисса между религией и обществом или, скажем, между скинией и клубом. Человечество отличается от остальной части Творения тем, что его форму, благую, но ненамеренную, составляет Общество (Здание); масонство (Надстройка Здания) отличается от остальной части общества тем, что обладает знанием о его архитектуре. Масонство обладает знанием об аллегории в Творении так, как архитектура обладает знанием о строительстве и Бог — о своем творении. Бог здесь фигурирует лишь дважды: как Великий Архитектор Вселенной в момент Творения и как Верховный Великий Мастер Небесной Великой Ложи в период установления на земле «доисторического» масонства [131]. Религия в целом, как масоны понимали ее в то время, относится к миру, внешнему по отношению к масонству — то есть к тому обществу, в котором живут они (или любому другому обществу). Эти общества либо отделены друг от друга своими религиями, либо внутренне разорваны конкурирующими верованиями. Таким образом, масонство, если придерживаться этой нарисованной масоном картины, противопоставляется остальной части любого данного общества как надстройка, отмеченная религиозным единством — в отличие от всего здания, отмеченного религиозным разнообразием.

Речь, произнесенная Эдвардом Оукли, архитектором и Мастером Ложи в Кармартене, подчеркивает элитарный религиозный статус масонов, описывая их так, как если бы они не только представляли собой высочайшую силу среди всех религий мира, но также обладали бы особыми, высокопривилегированными отношениями с Богом:

Я счастлив… радоваться вместе с вами… ввиду того, что Всевышний, Вечный, Неизменный Бог благоволил послать Свой Свет и Свою Истину и Свой Животворящий Дух, благодаря которым Братство начинает вновь оживать на этом нашем Острове, и Принцы ищут стать членами этого Священного Сообщества, которое было от начала и всегда будет; Врата Ада не одолеют его, но оно будет продолжать свое существование, пока существуют солнце и луна, вплоть до общего конца всех вещей; ибо если Бог, Дражайшие Братья, за нас, то кто может быть против нас?

Этот весьма протестантский фрагмент не оставляет никакого места для деистического толкования. Верховное Существо масонства здесь недвусмысленно и бесспорно, — это Бог Авраама, Исаака и пророков, а масоны представлены как Избранные среди христиан. Их масонская избранность здесь прямо противопоставлена избранности Ветхого Израиля в конце следующего параграфа:

Вы камни живые, встроенные в духовный дом, верующие в главный Lapis Angularis [краеугольный камень] и полагающиеся на него, который непокорные и непослушные Строители отвергли; вы призваны из Тьмы во Свет; вы Избранный Род, Царственное Священство [132].

Масоны в речи Оукли возвышаются над не-масонами как Цех Архитекторов над другими цехами, а англичане — над другими нациями («мы принадлежим к нации, которая может справедливо заявить в наше время о превосходстве надо всеми нациями, поскольку поощряет и производит самые изящные изделия»). Это положение дел основано на их месте в аллегорической системе масонства, включающей в себя Священное Писание (а следовательно, подразумевается и все христианство). В отличие от Дрейка, рассматривавшего масонство как абсолютно самое лучшее общество, Оукли все еще рассматривает как модель Королевское Общество [133](членом которого он являлся) («ученое сообщество… достойное нашего подражания»). Связь между Обществом Масонов и Королевским Обществом совершенно реальна. Подобно масонству, последнее возникло в очень узком кругу энтузиастов («Философский Клуб» в Оксфорде), а обосновавшись в Лондоне, собиралось в таверне «Бычья голова» в Чипсайде.