Пятигорский Моисеевич - Кто боится вольных каменщиков? Феномен масонства

4. Конституции 1738 г. в своем религиозном аспекте существенно не отличаются от предыдущего издания, но в них есть несколько любопытных моментов, говорящих о том, что автор либо сделал еще несколько уступок в пользу христианства, либо усилил акцент на религии вообще. Иногда то, что он говорит, кажется неуклюжим — из какой бы точки политического спектра современной англиканской церкви мы ни посмотрели. Но не следует забывать о том, что в 1730-х гг. жизнь Церкви была не менее политически поляризована, чем сегодня. В контексте тогдашней религиозной ситуации особенно интересны следующие моменты Конституций 1738 г.: а) В знаменитом Предписании № 1 «Относительно Бога и религии», следующем непосредственно после не менее знаменитого наставления, согласно которому «масон обязан по своему положению соблюдать Моральный Закон…», Андерсон добавляет: «как истинный Ноахид … ибо они все согласны в трех Великих Пунктах Ноя…» (с. 43–44). Это полностью созвучно пункту Главы IV «предысторичес-кой части», где утверждается, что «мы предоставляем каждого Брата Свободе Совести , но строго предписываем ему… поддерживать связующий раствор Ложи и три Пункта Ноя…» (с. 23). Почему Андерсон ввел в этом месте Ноя, будто его собственная позиция в отношении религии была достаточно неясной и сложной? Вероятно, потому, что, как богослов, он хотел подкрепить свой спорный тезис о «религии, в которой все люди согласны» упоминанием о Ное, который, еще не будучи евреем, был тем не менее «Избранным» за свою праведность. Для Андерсона Ной представляет собой идеального «хорошего человека», который, как таковой, воплощает в себе масонскую этику. Все истинные масоны должны следовать его примеру в своей нравственной жизни. Идея масонского религиозного универсализма прокрадывается и в другие части текста. Неясно, до какой степени Андерсон осознавал свое собственное «естественное богословие», но, будучи последовательным диссентерским наставником, он, видимо, верил в существование «религии вообще», помимо какого-либо конкретного ритуала. Точно также он представлял себе Ноя как «хорошего человека и правдивого», не связанного законами никакой конкретной религиозной морали. б) Упоминания о христианстве, хотя и не очень многочисленные, тем не менее значимы. В первом «Предписании» он проводит параллель между Ложей и Церковью. Сравнивая их, он подчеркивает, что точно так же как слово «Ложа» обозначает группу людей и место их собрания, слово «Церковь служит для выражения как Конгрегации , так и Места Поклонения…» (с. 144). (Конечно, собственная церковь Андерсона вообще не признавала никакого ритуала.) в) Случай христианско-масонского синкретизма можно увидеть там, где христианство и масонство сочетаются следующим образом: религиозная терминология появляется как гетерогенная, но в то же самое время она стала частью нового, специфически масонского контекста. Как и в Конституциях 1723 г., Бог — это Великий и Всемогущий Архитектор Вселенной, тот самый Бог, в религии которого согласны все люди, который «… сотворил все вещи очень хорошими и в соответствии с Геометрией…» (с. 1). До сих пор все еще можно думать, что речь идет о Боге универсалистской религии франкмасонства. Но когда мы проходим вместе с Андерсоном через Книгу Бытия и читаем об «особой семье» Мафусала, которая «в чистоте сохранила старую добрую Религию обетованного Мессии , а также Царское Искусство [масонства] вплоть до потопа…» (с. 4), то здесь уже нельзя не увидеть синкретизм. Это сочетание масонства и христианства достигает кульминации в открытом цитировании Нового Завета, в котором даже поклонники Андерсона вряд ли не заметят ереси: «… Слово стало Плотью, и родился Господь Иисус Христос Эммануил, Великий Архитектор и Великий Мастер Христианской Церкви…» (с. 41). Этот исключительный религиозный параллелизм приобретает элегический тон, когда Андерсон завершает свою книгу словами: «Пусть это благое дело благотворительности процветает как один из счастливых плодов Любви и Дружбы истинных Масонов, до тех самых пор, когда больше не будет Времени и Архитектуры!» (с. 184). Рассуждения о Боге и религии, которые всегда провоцировали споры в немасонской среде, внутри масонства не являлись ни оплошностью, ни преднамеренным вызовом — практически никто в Великой Ложе ни в 1723-м, ни в 1738 г. не нашел их достойными возражения или даже обсуждения. В то время в окружении Андерсона универсалистские принципы «Предписания» рассматривались как вполне естественные и приемлемые. Даже если были какие-то расхождения во мнениях среди членов Великой Ложи по этому вопросу, они не были отражены в ее «Протоколах». Было бы неправильно думать о д-ре Андерсоне (хотя он и был диссентером) как о сколь-нибудь спорной фигуре или как о человеке, который сыграл сомнительную роль. Л. Виберт приводит описание его похорон, опубликованное в Лондон Дэйли Пост (май 1739): «… Прошлой ночью в Банхилл Филдс в… глубокой могиле было захоронено тело д-ра Андерсона, диссентерского наставника. Покров на гробе поддерживали пять диссентерских наставников и преп. д-р Де-загилье; за гробом шли около дюжины франкмасонов, которые окружили могилу; после того как д-р Эрл произнес речь об изменчивости жизни и т. п., ни слова не сказав о покойном , Братья, приняв самые торжественные и мрачные позы, подняли руки, вздохнули и три раза ударили по своим фартукам в Честь покойного» [115].

К моменту смерти Андерсона закончилась эпоха, основной смысл которой для масонства состоял в заложении основ организации. Теперь на повестке дня стояла новая задача распространения его по всему миру. Андерсон объяснил отцам-основа-телям, кто они, зафиксировав их прошлое — как историю, так и предысторию Великой Ложи — и проследив корни масонства вплоть до начала времен. Таким образом, если отцы-основатели сформировали Великую Ложу, то он сформировал их историческое сознание, представив его им в качестве их истории. Однако его величайшее достижение состояло в установлении различия между тем, чтобы просто сидеть «в вышеназванном Дьяволе» и пить кларет и порт, и тем, чтобы сидеть «в том же Дьяволе », пить тот же самый кларет и порт, но на масонском обеде («… после закрытия Ложи»). Именно он настоял на том, что слова и выражения, произносимые в любой другой обстановке, помимо Ложи, отличаются от тех же самых слов и выражений, употребляемых в Ложе. И, что самое важное, именно он провел различие между религией человека, какой бы она ни была, и той религией, «в которой согласны все люди», по всей вероятности не осознавая, что последняя неизбежно станет особой религией масонов, хотят они того или нет, и притом очень скоро [116].