Лешек Колаковски - Семнадцать или и другие эссе

Ей отвечал Варак из колена Неффалимова:

- Ты, женщина, сказала «честь», и ты сказала «надежда». Думай, что говоришь и не бросай слов на ветер. Ты требуешь, чтобы мы поднялись на борьбу за честь? Или за надежду? Это вещи разные, ибо можно спасти честь вопреки надежде. Если ты хочешь этого, мы согласимся. Я говорю «мы» от имени двенадцати мужей из двенадцати колен нашего народа. Мы готовы погибнуть, но нас будет двенадцать человек. Однако народ не вступит в борьбу вопреки надежде, об этом знает каждый полководец. Народ бьется за свободу или за хлеб и может совершить чудеса, если он надеется на победу. Но когда ты прикажешь ему спасать свою честь в заведомо проигранной битве, он отвернется от тебя. Двенадцать мужей отдадут свои жизни в безнадежной борьбе, но их уделом будет лишь осмеяние и презрение. Помни, что каждая необходимость становится добродетелью, и когда неволя - необходимость, рабы вынуждены считать ее добродетелью, если хотят сохранить смысл существования. Помни, что всегда хватает жрецов необходимости, умеющих внушить людям, что почетно таскать петлю на шее, раз ее нельзя снять. Помни, что каждый хочет верить, что действует из благородных побуждений, и что к любой ситуации можно подогнать теорию, которая окружит ее нимбом величия. Нет такой вещи, которую не удалось бы освятить, коль скоро она существует. Да и сама святость льнет, скорее, к тому, что существует, чем к тому, что должно произойти, ведь оставаться в своем положении легче, чем пытаться его изменить. Каждый предпочтет более легко добытую святыню, каждый предпочтет уверовать в святость того, чего уже не нужно добывать. Поэтому материальный перевес легко добивается моральных преимуществ, поэтому мир реальности имеет так много духовных преимуществ перед миром возможностей. Но иногда мир возможностей одерживает победу. Вот и задумаемся: ты хочешь указать нам миры возможные или только миры, внушающие почтение? Перспективу победы или только перспективу геройской гибели?

Услышав эти слова, Девора вспыхнула, как костер, куда плеснули маслом.

- Ах вы, маловеры! Значит и ваши сердца, сердца отцов народа, пожирает червь сомнения? Значит и вы, кому надлежит вдохновлять народ на битву, умничаете, как мулы перед пустой кормушкой? Вам подавай уверенность в успехе, чтобы вы согласились смыть позор с ваших лиц! Но разве это заслуга - смывать позор, заведомо зная о выигрыше? Разве это заслуга - идти на верную победу? Вы трусите и задаете глупые вопросы. Вы спрашиваете: «Честь или надежда»? А какая разница? Ваша честь в том, чтобы питать надежду, а надежда ваша в том, чтобы спасти честь. Вместо того, чтобы внушать народу отвагу, вы хотите обременить его своей трусостью. Вы ожидаете надежды на победу? А где она, если не в вас самих? Чего вы ждете, чтобы сделать победу возможной? Она всегда возможна, если есть вера, а если веры нет - поражение неизбежно. Но раз вы трусите, я сама возглавлю наш народ и выведу его из рабства, а вы покроете себя позором!

Двенадцать мужей опустили головы. Девора стояла перед ними, как огненный столп, свободная от сомнений, великая и непобедимая, исполненная веры и вдохновения. Двенадцать мужей поверили Деворе. Под ее руководством и под предводительством Варака из колена Неф- фалимова мужи Израиля вышли на бой.

У подножья горы Табор войска Израиля одержали великую победу. Ополчение хананеев было вырезано под корень. В последнюю минуту Сисара, воевода хананеев, трусливо бежал с поля битвы, обманул преследователей и с отчаянием в душе кинулся в поле, где стояли шатры его друзей - Хевера и Иаили.

Иаиль вышла из шатра навстречу другу и, увидев Сисару, все поняла. Весь в пыли, задыхаясь, шатаясь от изнеможения, Сисара жалобно поглядел на нее и опустил глаза.

В ответ Иаиль только улыбнулась, ласково и печально.

Ты бросил свой меч на поле боя? - спокойно спросила она.

Сисара закрыл глаза и заплакал.

Я бежал с поля битвы, - выдавил он с трудом. - Потерял меч. Произошло самое худшее, что могло произойти. Армия пала в бою, и только полководец уцелел. И раз уж врагам не удалось лишить меня жизни, я должен сделать это сам. Позор мой неотвратим.

Иаиль ничего не сказала, снова улыбнулась, взяла Сисару за руку и провела в свой шатер.

Там она встала на цыпочки, обвила руками его шею и поцеловала в губы.

Любимый, - промолвила она еле слышно, - ты останешься у меня.

Сисара смутился, в его угасшем взоре на миг вспыхнула надежда.

Как же это, - неуверенно спросил он, - значит, ты не отреклась от меня? От меня, покрытого позором трусости?

Иаиль знаком велела ему сесть и длинными пальцами погладила по голове.

Сисара, - мягко произнесла она, - я люблю тебя не вопреки твоему бегству, но за то, что ты решился на него. Я столько лет живу в толпе бесстрашных воинов. Чувство страха у нас большая редкость. То, что встречается редко, ценится выше. Если вокруг так много отваги, способность испытывать страх и бежать заслуживает поощрения. Просто ты необыкновенный, ты исключительный, и уже поэтому достоин любви.

Сисара поднял на нее удивленный, неуверенный взгляд.

Как это? Разве редкость сама по себе может быть источником любви? И ты полюбила бы горбуна только за то, что у него горб, а у всех вокруг прямые спины?

Разумеется, дело не только в редкости, но в содержании того, что редко. Ты оказался слабым, потому что не выдержал, не остался на поле боя до смерти. А почему, собственно, я должна ценить силу, которая проявляется в готовности умереть? Я видела многих глупцов и нищих, идущих на смерть, но никто не очаровал меня таким геройством. Разумное бегство я ценю выше, чем неразумный риск головой.

Я бежал не разумно, Иаиль, - прошептал пристыженный Сисара. - Я бежал со страху, а не по расчету.

Значит, ты рискнул бежать, потому что больше испугался смерти, чем позора. Значит, и ты веришь в этот глупый лозунг: Лучше смерть, чем позор! Сисара, милый мой, ну ты подумай. Бегство от смерти и бегство от позора - одно и другое диктуется страстью: жаждой жизни, либо тщеславием. Ставя смерть выше позора, ты невольно подчиняешься голосу чужого мнения, ведь совершенно одинокий человек ничем не может себя опозорить, но может бояться смерти. Смерть может настигнуть нас и в пустыне, а позор - только среди людей. Спасаясь смертью от позора, ты перестаешь быть собой, теряешь свою индивидуальность из страха перед собственным отражением в чужих глазах. Спасаясь от смерти, ты остаешься самим собой, подлинным и настоящим, то есть слабым, если слабость - в твоей природе. Но любовь требует от другого человека, чтобы он оставался таким, какой он есть на самом деле. Нет на свете ничего, что было бы так тесно связано с любовью и лучше ее выражало. Ведь мы любим человека не за какие-то его свойства и особенности. Напротив: мы любим человека, и потому любим эти свойства и особенности. Я люблю тебя, Сисара, а не твою силу или слабость. Будь ты сильным, я любила бы твою силу. Но раз ты слабый, я люблю твою слабость. Я люблю тебя, и значит, люблю то, что к тебе относится, все равно что. Я хочу лишь, чтобы ты оставался собой. Но люди, не страшащиеся смерти, редко бывают самими собой, потому что готовность к смерти редко бывает естественной, в природе человека бояться смерти. Струсив перед смертью, ты был по-настоящему самим собой, тем более я могу любить тебя.