Лешек Колаковски - Семнадцать или и другие эссе

В октябре 1966 г. по приглашению студентов истфака Варшавского университета Кола- ковский выступил с речью к десятой годовщине свободолюбивого порыва — октября 56 го. Что осталось от надежды? Итог — отрицательный. После этого выступления он был исключен из партии. Наступил 1968 год, варшавское собрание Союза писателей в защиту интеллектуальных свобод и национальных традиций. Кола- ковский говорил о разрушительной роли цензуры: в системе тотального контроля всё становится аллюзией на советскую систему — «Антигона» и «Гамлет», Сервантес и Мицкевич. Студенты поддержали писателей. Ответом была атака полиции и пропаганды. Партийные власти декретировали культурную революцию, соединявшую марксизм-ленинизм и «антисионизм» (завуалированное название официального антисемитизма). Колаковский был уволен из университета. Янычары мартовской революции выступали против него с обширными статьями в партийной газете. Осенью 1968 г. он выехал читать лекции на Запад. В декабре 1970 г. на Балтийском побережье рабочие выступили с протестом против безнадежных условий жизни. Коммунистическая власть в ответ открыла огонь. Пали погибшие.

Колаковский откликнулся на это в английской печати. А в июне 1971 г. он опубликовал в парижской «Культуре» «Тезисы о надежде и безнадежности». Это было выступлением в дискуссии, принципиальной для судеб Польши, важной для всей Европы и всего мира, в дискуссии о путях выхода из тоталитарной формы советского правления. Мы не знаем успешного рецепта освобождения от советизма. Не знаем примера страны, которая стала бы коммунистической, а потом вернулась в европейскую семью, вернулась к нормальным заботам, конфликтам, надеждам. В странах победившего марксизма-ленинизма захвачена не только политическая, но и идеологическая власть, и политикой становится всё. Гражданское общество разрушено. Автономия личности перечеркнута. Человек подчинен идеологическому государству, строящему «новый порядок». Однако новый порядок остается фикцией, он кормится задушенным, но тлеющим гражданским обществом.

Коммунистическая власть тоталитарна, общество остается задушенным, но объем порабощения может быть разным. В какой-то степени гражданское общество существует, пока существуют живые люди; этим людям не безразлично, где они живут — в Камбодже, Советском Союзе или Польше. Не безразлично, живут ли они в Польше 1953 года, когда сталинизм, казалось, торжествовал и захватывал всё более широкие сферы существования, или в 1956 году, когда он, казалось, отступал. Но зависят ли эти перемены от поведения личностей? Реформируема ли коммунистическая система? Этому вопросу посвящены «Тезисы о надежде и безнадежности». Подвергается ли государственный и общественный строй переменам? Да, это очевидно.

Но зависят ли эти перемены от поведения общества, можно ли на них влиять в желательном направлении, или же нас уносят механизмы, на которые общество не имеет влияния, которым пассивно подчиняется?

Колаковский приводит доводы за и против. Что говорит против тезиса о возможности возрождения общественных прав и свобод? Прежде всего монополия власти, политическая и экономическая. Правящий класс — единственный работодатель, ему обеспечен контроль, сам же он контролю не подлежит. Все попытки реформ в любой момент могут быть отменены — и отменяются, как только угрожают нарушением политической монополии. Отсюда — экономическая и культурная деградация, скудость информации, повторяющиеся акты агрессии, уничтожение общественных групп, которые могли бы оказаться потенциальными конкурентами. Если бы даже власть предержащие хотели пойти на некоторые уступки обществу, они не могут это сделать, так как расширение свободы повлекло бы расширение требований, а это грозило бы социальным взрывом.

Вот какие аргументы чаще всего выдвигаются в пользу тезиса о том, что коммунистическое порабощение не может быть ни ликвидировано частично, ни смягчено постепенными реформами. Колаковский выступает против этого тезиса. «Жесткость системы частично зависит от того, до какой степени живущие в ее рамках люди убеждены в ее жесткости». «Социалистический бюрократический деспотизм впутан во внутренне противоречивые тенденции, которых он не в состоянии довести ни до какого синтеза и которые неизбежно ослабляют его цельность, при этом стремятся к росту, а не к уменьшению». Аргументы против реформируе- мости советизма верны, но частичны. Внутри тоталитарной системы всё-таки существуют конфликтные устремления. Эти конфликты не могут быть институционализированы, так как это подрывало бы элементарный принцип однопартийности, монополии власти. С одной стороны, есть стремление к единству, т.е. ликвидация конкурентов, которая нашла свое самое яркое воплощение в сталинских чистках, а с другой — стремление к безопасности, стабильности власти. Потребность легитимизировать систему марксизмом-ленинизмом и одновременно потребность менять идеологию, которая стала сковывающим движения горбом. Экономическая бездарность коммунизма и одновременно мечты о военном господстве над всем миром.

В «Тезисах о надежде и безнадежности» Ко- лаковский со всею силой выступил против деспотического социализма. Он выбирает демократический социализм. Но что это должно бы означать? Одобрение демократии и правозаконности, соблюдение личных свобод. Во-первых, не только социалисты защищают эти ценности. Во-вторых, можно ли и в какой степени согласовать эти ценности с выдвигаемым социалистами общественным контролем экономики? Какие существуют связи между социализмом и марксизмом, между марксизмом и советизмом? Эти вопросы возбуждают необычайные эмоции, вокруг них наросло море недоразумений, напечатаны горы бумаги. Как дискутировать, когда основные понятия постоянно понимаются по-разному? Надо было бы анализировать историю марксизма, проследить изменчивость понятий и позиций. Для объективного и в то же время убедительного анализа потребовалось бы соединить представление и истолкование, постоянно искать равновесия между позициями следователя и адвоката. Притом по отношению к материалу ужасающих размеров и не всегда, мягко говоря, интеллектуально увлекательному.

Колаковский взял на себя эту головоломную задачу и образцово решил ее в трех толстых томах «Главных течений марксизма» (Париж: Институт литерацкий, 1976-1978). Чем больше восхищаться: справедливостью взгляда, умением создавать синтез, точностью анализа или объемом эрудиции? Стоит ли воздавать справедливость не только создателю доктрины, но и его самым безумным ученикам? Стоит. Ради продолжения европейской традиции духовной свободы и серьезности нужны «стражники мер», способные оценить былые духовные достижения, какими бы они ни казались нам далекими, опасными или бесплодными. Я благодарен, что кто-то за меня и для меня выполнил эту работу.