Герберт Маркузе - Разум и революция [Гегель и становление социальной теории]

Такая «национализация» труда, конечно же, не имеет ничего общего с социализмом. Конт подчеркивает, что в «позитивном порядке» «различные общественные предприятия все больше и больше можно вверять частной индустрии» при условии, что такое «административное изменение» не будет нарушать необходимую дисциплину. [619] « Ibid. Р . 503. В этой связи он ссылается на посредника, который становится все более значимым в поддержании позитивного порядка — на армию. Стремление сохранить позитивность ко всем социальным группам заставляет ее рекомендовать свою философию «военному классу», напомнив при этом что, хотя позитивизм и одобряет постепенное прекращение военных действий, он «открыто признает важную временную функцию» армии в «необходимом поддержании материального порядка» . [620] 64 Ibid. Р . 529. С учетом тяжелых смут, к которым склонна социальная система, «на армию возлагается все более значимая задача активно участвовать ... в поддержании постоянного общественного порядка». [621] Ibid. Р . 356. Когда национальные войны прекратятся, мы станем свидетелями тому, как на армию все больше и больше станут возлагать «общественную миссию» большой политической жандармерии (une grande maréchaussée politique). [622] “ Ibid. Р . 357. Тем не менее в одном важном аспекте система Конта сохраняет освободительную функцию западной философии, так как стремится преодолеть пропасть между разобщенными индивидами и объединить их в реальном всеобщем. Мы постарались показать, каким образом позитивистский метод порождал стремление к унификации и подчеркнули его негативные моменты. Однако идея всеобщего позитивного порядка влекла Конта за пределы бессодержательной идеи объединенной науки и той гнетущей картины, которая представляла собой правление «позитивных» первосвященников. В системе Конта существует и другая всеобщность — всеобщность самого общества. Оно заявляет о себе как та область, в которой человек осуществляет свою историческую жизнь и, кроме того, становится единственным объектом социальной теории. В социологии Конта индивид не играет почти никакой роли, он целиком поглощен обществом, а государство представляет собой всего лишь побочное порождение тех неумолимых законов, которые управляют социальным процессом. Здесь социология Конта превосходит политическую философию Гегеля. Позитивная теория общества не видит никакой причины для того, чтобы ограничивать развитие человека рамками суверенных национальных государств. Характерная для него идея универсального порядка реализуется только через единение всех индивидов в единое человечество, а позитивистское уничтожение всех теологических и метафизических норм осуществляется в признании человечества как être suprême. Человечество, а не государство — вот подлинно всеобщее, более того — единственная реальность. [623] и Comte A. Système de politique positive. Vol. I. P. 334. Это единственная данность, которая в эпоху зрелости, достигнутой людьми, заслуживает религиозного поклонения. «Великая идея Человечества окончательно упразднит идею Бога». [624] Ibid. P. 329. Складывается впечатление, что своей идеей Человечества Конт как будто старается разрядить ту мрачную атмосферу, в которой движется его позитивистская социология.

Несмотря на мрачные аспекты и анахроническую ориентацию (призыв к борьбе против ancien regime, когда этот самый режим уже заменен режимом среднего класса, нашедшим свой довольно ясный символ в правлении «буржуазного короля» Луи Филиппа), позитивизм Конта выражал осознание того факта, что существует развивающийся общественный класс, с триумфом прошедший через две революции. Позитивная философия утверждала, что человеческая история приближается к тому времени, когда все общественные отношения будут подчинены интересам промышленности и науки, причем государство будет медленно поглощаться обществом, объемлющим всю землю. В отличие от Франции позитивная философия в Германии была совсем иной. В своих политических устремлениях немецкий средний класс потерпел поражение без борьбы. «В то время как в Англии и Франции могущественная и богатая буржуазия, сконцентрировавшаяся в больших городах, и, особенно, в столице, совершенно уничтожила феодализм или, по меньшей мере как в Англии, свела его к немногим ничтожным остаткам, в Германии феодальное дворянство сохранило значительную долю своих старинных привилегий. Система феодального землевладения почти повсюду оставалась господствующей. В руках землевладельцев сохранялось даже право суда над зависимыми крестьянами. ... Это феодальное дворянство, в то время чрезвычайно многочисленное и отчасти очень богатое, официально считалось первым сословием в стране. Оно поставляло высших правительственных чиновников, оно почти одно снабжало офицерским составом армию». [625] 1 Энгельс Ф. Германия: революция и контрреволюция // Маркс К., Эн гельс Ф. Соч. М., 1957. Т . 8. С . 7—8. [626] Lamprecht К . Deutsche Geschichte. Bd X. Berlin, 1922. S. 395 ff, 402 ff. J Valentin V. Geschichte der Deutchen Revolution 1848—1849. Berlin, 1930. Bd I. S. 27.

Реставрация укрепила абсолютизм до такой степени, что буржуазия чувствовала ограничения буквально на каждом шагу.2 Борьба против него, как против всякого германского абсолютизма со времени освободительных войн, ограничивалась требованием, чтобы монарх даровал представительную форму конституции. В конце концов у Фридриха Вильгельма III вырвали обещание, что он признает некоторое верховенство народа. Это обещание, однако, нашло свое воплощение в формировании смехотворных провинциальных сословий, о которых один историк сказал так: «Это была устаревшая система представления особых интересов, где рыцари имели бесспорное превосходство, особенно в восточных провинциях. Условием членства было одно — Стипёе1детх1ит\ Даже в рейнских провинциях (наиболее промышленные районы) на двадцать пять представителей городов приходилось пятьдесят пять представителей земельных владений».3 Повсюду средний класс пребывал в безнадежном меньшинстве.

Интересам этих провинциальных сословий сопутствовала их полная беспомощность, и уровень полемики хорошо отражал всю сложившуюся картину. Иоганн Якоби, один из лидеров демократической оппозиции, говорил о них так:

«Вряд ли можно найти учреждение, менее популярное и более бесполезное с точки зрения здравого рассудка народа, чем провинциальные сословия. Каждый с радостью предоставил бы нам возможность на основании архивных данных попытаться доказать, что среди всех решений, которые были там приняты, есть хотя бы одно, имеющее какой-то общий интерес. Вопиющие злоупотребления не были устранены, равно как не было предпринято никаких шагов по устранению бюрократического деспотизма. Вся работа многочисленных заседаний сводилась к организации исправительных домов, учреждений для глухонемых и душевнобольных, страховых компаний на случай пожара, а также к выработке законов о новых дорогах, путях для повозок, налогах на содержание собак ит. д. ...».<