Герберт Маркузе - Разум и революция [Гегель и становление социальной теории]

Здесь Штейн отступает от диалектической направленности, характерной для его социологии, и следует идеям социологии позитивной. Пролетарская революция будет бедствием, а победа пролетариата — «торжеством рабства». [700] 1Ы<1. Б. 127. Причина в том, что пролетариат не является более сильной или лучшей частью социального целого. Более того, у него нет права захватывать государственную власть, потому что он «не обладает материальными и интеллектуальными благами, необходимыми для истинного верховенства». [701] 45 1Ыс1. Таким образом, идея пролетарского правления противоречива в самой себе. Никакое такое верховенство пролетариат поддерживать не способен, и поэтому вскоре свергнутый правящий класс прибегнет к мести и усугубит диктатуру насилия. «Успешная революция всегда ведет к диктатуре, и, возвышаясь над обществом, эта диктатура объявляет себя независимой государственной властью, обретая ее право, облачение и ореол. Таков конец социальной революции». [702] 1Ы<1. Б. 131.

Но, быть может, этим завершается и весь социальный процесс? Идея «личности», вознесенная до уровня решающего фактора в общественном развитии, подготовила почву для внезапного отхода Штейна от критического анализа. Приобретательское общество сохраняет личность, так как утверждает принцип, согласно которому свободное личностное развитие требует универсальной возможности зарабатывать. Если эта возможность ограничена тем направлением, который принял капитализм, ее можно восстановить надлежащей социальной реформой. В современном обществе стяжателей капитал выражает господство человека над внешними проявлениями его жизни. «Поэтому здесь качество личной свободы должно основываться на том факте, что самая низшая степень рабочей силы способна приобретать капитал». [703] 1ыа. б. 136. Штейн вспоминает предпринятый им критический анализ противоречий, присущих обществу среднего класса. Он спрашивает, возможно ли вообще в обществе, основанном на стяжании, организовать трудовой процесс так, «чтобы только работа давала обладание, соответствующее ее объему и виду». [704] 44 1Ыс1. Он отвечает утвердительно, основывая свой ответ на обращении к истинному интересу человека. Человек требует свободы, и он ее достигнет. Сам правящий класс заинтересован в том, чтобы «с помощью всех своих общественных сил, а также при содействии государства и его власти способствовать выработке государственной реформы». [705] 1Ы(1. Б. 138. Таким образом, Лоренц Штейн превратил диалектику в совокупность объективных законов, требующих социальной реформы как адекватного разрешения всех противоречий, и нейтрализовал критические элементы этой диалектики.

Философия Гегеля следовала прогрессивным идеям западного рационализма и определила их историческую судьбу. Она стремилась акцентировать внимание на праве разума, на его силе среди развивающихся антагонизмов современного общества. В этой философии таилась опасность существующему порядку, опасность, проистекавшая из того, что, анализируя форму государства, философия прибегала к норме разума. Гегель одобрял существование государства настолько, насколько оно было рациональным, то есть лишь в той мере, в какой оно сохраняло и развивало индивидуальную свободу и социальные потенции человека.

Реализацию разума Гегель связывал с определенным историческим порядком, а именно с суверенным национальным государством, которое возникло на континенте после подавления Французской революции. Поступая таким образом, он подвергал свою философию серьезной исторической проверке, так как любое принципиальное изменение, которое могло в этом порядке произойти, изменило бы взаимоотношения гегелевских идей и существующих общественно-политических форм. Если, например, гражданское общество начинает развивать формы организации, которые отрицают основные права индивида и упраздняют права государства, философия Гегеля с необходимостью должна вступить в противоборство с этим новым государством. Со своей стороны государство отвергнет его философию.

Окончательным критерием обоснованности такого вывода является отношение к Гегелю фашизма и национал-социализма. Эти государственные философии являют собой пример упразднения той рациональной нормы и индивидуальной свободы, которые лежали в основе гегелевского прославления государства. Между ними и Гегелем нет никакой общей почвы, и тем не менее, начиная с первой мировой войны, когда система либерализма начала превращаться в тоталитарную систему, широко бытовало мнение, обвинявшее гегельянство в идеологической подготовке этого перехода. В качестве примера приведем посвящение в важной для нас книге Л. Т. Гобхауза «Метафизическая теория государства».'

«В бомбардировке Лондона я просто усматривал зримый и осязаемый результат ложного и порочного учения, основы которого, как я считаю, заключены в книге, лежащей передо мною (гегелевская «Феноменология духа»)... С этой работы началось самое глубокое и тонкое из всех влияний, подорвавших основания рационального гуманизма восемнадцатого и девятнадцатого веков, и в гегелевской теории божественного государства подспудно заключается все то, чему я стал свидетелем».

Позднее мы обратимся к любопытному факту: официальные апологеты национал-социалистского государства отвергают Гегеля как раз по причине его «рационального гуманизма».

Однако для того, чтобы подробнее узнать, кто прав в этом споре, нам надо вкратце проследить, какую [706] Hobhouse L. Т . The Metaphysical Theory of the State. London (The Mac millan Company, New York), 1918. P. 6. роль играет гегельянство в позднейший период существования либерального общества. Социальная и политическая философия, характерная для Германии второй половины XIX века по-прежнему не приемлет Гегеля или, в лучшем случае, остается к нему равнодушной. Однако кроме Маркса, который использовал гегелевскую философию в своей теории, существовали еще два очага возрождения гегельянства — в Англии и в Италии. Британское направление сохраняло свою связь с принципами и философией либерализма и поэтому было гораздо ближе духу Гегеля, чем итальянское. Последнее сближалось с формирующимся фашизмом и поэтому все больше и больше походило на карикатуру гегелевской философии, особенно в случае с Джованни Джентиле.

На первый взгляд тенденции, заявившие о себе в британском и итальянском гегельянстве, как будто подтверждают сказанное Гобхаузом. Политическая философия британских идеалистов брала на вооружение антилиберальные идеи гегелевской «Философии права». От Т. Грина до Б. Бозанкета постоянно нарастал акцент на независимости государства и преимущественном статусе всеобщего. Общественные интересы индивидов, на которых либеральная традиция опиралась в своем построении государства, не находили признания. Согласно Грину государство основывается на «своем собственном идеальном принципе, и общее благо, воплощаемое в государстве и охраняемое им, не может вытекать из свободной игры индивидуальных интересов». Нет никаких индивидуальных прав, отъединенных от всеобщего права, представленного государством. «Спрашивать, почему я должен подчиниться власти государства, все равно что спрашивать, почему я должен позволять, чтобы моя жизнь регулировалась тем комплексом институтов, без которых мне просто не следовало бы называть эту жизнь своей и без которых я был бы не способен задаваться вопросом о правомерности того, что я призван делать». [707] Green T. Lectures on the Principles of Political Obligation. London, 1895. P. 122.