Герберт Маркузе - Разум и революция [Гегель и становление социальной теории]

Институт частной собственности выводится из свободной воли личности, однако эта воля имеет определенную границу — частную собственность других лиц. Я являюсь и остаюсь собственником лишь в той мере, в какой добровольно отказываюсь от своего права присваивать собственность других. Таким образом, наличие частной собственности заставляет обособленного индивида вступать в отношения с другими, такими же обособленными индивидами. Орудием, которое в этом измерении делает институт собственности надежным, является договор. [331] Там же. § 72. Здесь опять онтологическая идея разума сообразуется с обществом товарного производства и являет в нем свое конкретное воплощение. «Разум делает столь же необходимым, чтобы люди вступали в договорные отношения — дарили, обменивались, торговали и т. д., — как то, чтобы они имели собственность». Договоры устанавливают то «взаимное признание», которое необходимо для того, чтобы обладание стало частной собственностью. Теперь с помощью изначального диалектического понятия «признания» Гегель описывает положение дел в обществе, ориентированном на приобретение. [332] 52 См.: С. 251, сн. 40. Однако договоры просто регулируют частные интересы собственников и нигде не выходят за рамки частного права. Гегель еще раз отвергает учение об общественном договоре, потому что, как он считает, неверно говорить, что человек может своим произвольным решением отъединиться от государства или не делать этого: «Каждому абсолютно необходимо быть в государстве». «Серьезный прогресс», достигнутый современным государством по отношению к феодальному, обязан тому факту, что первое «остается целью в себе», и никто не может в своих действиях по отношению к нему руководствоваться частными соглашениями. [333] 5,1 Там же. § 75, прибавление.

Значение частной собственности все сильнее увлекает Гегеля на темные пути обоснования права. Во введении он заявляет, что преступление и наказание, по сути дела, принадлежат институту частной собственности [334] Там же. § 33, прибавление. и, следовательно, — институту права. Права частных собственников с необходимостью сталкиваются между собой, поскольку все они противостоят друг другу как субъекту своей собственной единичной воли. В своих действиях каждый зависит от «произвола и случайности», продиктованных его знанием и волением, [335] Там же. § 81. тогда как соглашение его частной воли с волею общей предстает всего лишь как случай, несущий в себе зародыш нового конфликта. Таким образом, частное право с необходимостью оказывается неправом, так как обособленный индивид вынужден посягать на общее право. Гегель заявляет, что «обман и преступление» — это «непреднамеренное или гражданское неправо (unbefangenes oder bürgerliches Unrecht)», означающее, что и то, и другое представляет собой существенную часть гражданского общества. В гражданском обществе право берет начало в том факте, что существует абстрактное обобщение единичных интересов. Если индивид, пре

следуя свой интерес, вступает в противоречие с правом, он может в свое оправдание ссылаться на то же самое, на что ссылаются другие, выступая против него, а именно на то, что он стремится к сохранению своего собственного интереса. Однако право обладает высшим авторитетом, потому что оно, хотя и в неадекватной форме, представляет интересы целого.

Право целого и право индивида нетождественны в своей значимости. Первое кодифицирует запросы общества, от которых зависит поддержка и благосостояние индивидов. Если последние не признают этого права, они выступают не только против всеобщего, но и против самих себя. Они поступают преступно, и наказание, которое они несут за свои преступления, восстанавливает их в их действительном праве.

Эта формулировка, определяющая гегелевскую теорию наказания, полностью освобождает идею преступления от каких бы то ни было нравственных соображений, к Философия права» не соотносит преступление ни с какой нравственной категорией, но отводит ему место под главенством абстрактного права. Преступление — необходимый элемент в отношениях между отдельными собственниками. В гегелевской трактовке права этот могущественный механический элемент сохраняет свою силу, и здесь опять просматривается яркая параллель с политической философией Гоббса. Конечно, Гегель утверждает, что волей и поступками индивидов управляет свободный разум, однако, складывается впечатление, что этот разум проявляется в форме естественного права, а не автономной человеческой деятельности. Вместо того, чтобы действовать через человека как сознательного носителя власти, он просто господствует над ним. Поэтому, когда Гегель отождествляет право разума {УетипМгесМ) с естественным правом (Л/а£штесЛ<), эта формула приобретает мрачный смысл, прямо противоречащий замыслу философа. Он хотел подчеркнуть, что разум — это само «естество» общества, однако «естественный» характер разумного права гораздо больше напоминает слепую необходимость природы, чем самосознающую свободу рационального общества. Мы увидим, что Гегель постоянно заостряет внимание на «слепой необходимости» разума в гражданском обществе. Таким образом, та самая слепая необходимость, которую позднее Маркс разоблачил как капиталистическую анархию, становится средоточием гегелевской философии, когда та задается целью продемонстрировать сободную рациональность существующего порядка.

Свободная воля, действительный двигатель разума в обществе, с необходимостью порождает преступление. Индивид вынужден сталкиваться с общественным порядком, притязающим на то, чтобы представлять волю этого индивида в ее объективной форме. Однако преступление и «мстящая справедливость», избавляющая от него, не только выражают «высшую логическую необходимость», [336] Там же. но и подготавливают переход к высшей социальной форме свободы, переход от абстрактного права к моральности, поскольку, совершая преступление и претерпевая наказание за совершенное, индивид осознает «бесконечную субъективность» своей свободы. [337] Там же. § 104. Он постигает, что он свободен только как частное лицо. Когда же он сталкивается с правопорядком, он обнаруживает, что тот вид свободы, который он практикует, достиг своих непреодолимых границ. Отброшенная во внешний мир воля возвращается теперь внутрь, чтобы искать там абсолютную свободу. Свободная воля вступает во вторую область своей реализации:

присваивающий субъект становится субъектом моральным.

Итак, в переходе от первой ко второй части гегелевской работы, прослеживается важная тенденция современного общества, тенденция, характеризующаяся тем, что свобода интериоризируется (verinnerlicht). Динамика воли, которую Гегель осмысляет как онтологический процесс, соответствует историческому процессу, начавшемуся вместе с немецкой Реформацией. Мы указывали на это в нашем введении. В этой связи Гегель цитирует один из самых важных документов, содержащих данную мысль, а именно работу Лютера «О свободе христианина», где автор утверждает, что «душа не затрагивается и не задевается, когда истязают тело, и существование лица не зависит от власти другого». Гегель говорит, что проводить такое различие может только лишенный идеи «софистический рассудок», но в то же время соглашается, что можно «быть свободным в оковах». Он утверждает, что это возможно только в том случае, если такое состояние является результатом решения свободной воли человека и, следовательно, только по отношению к нему самому. По отношению к другому такой человек свободен только тогда, когда он действительно и конкретно существует как свободный, и несвободен, если его тело порабощено.59 Согласно Гегелю внутренняя свобода — лишь переходный этап в процессе достижения свободы внешней. Можно сказать, что тенденция к упразднению внутренней свободы предвещает такой период в развитии общества, в котором процесс интернализации ценностей перестает быть действенным в деле сдерживания потребностей индивида. Внутренняя свобода, по крайней мере, на самом деле сохраняет за индивидом безусловную сферу частной жизни, в которую не может вмешиваться никакая власть, а моральность налагает на него некоторые универсально значимые обязательства. Однако когда общество в соответствии с потребностями монополистического империализма приобретает тоталитарные формы, вся личность в целом становится политическим объектом. Даже самые сокровенные моральные установки подчиняются государству и всякая частная жизнь упраздняется. Те же самые условия, которые прежде требовали интернализации ценностей, теперь требуют их полной экстернали- зации.