Герберт Маркузе - Разум и революция [Гегель и становление социальной теории]

Государство объединяет единичный и общий интерес. Гегелевский взгляд на это единство отличается от либерального в той мере, в какой его государство осуществляет контроль над общественно-экономическими механизмами гражданского общества и находит свое воплощение в независимых политических силах и институтах. «Объективная воля есть в себе в своем понятии разумное, вне зависимости от того, познается она или не познается единичным человеком, соответствует или не соответствует она его желанию». [382] "• Там же. § 258.

И тем не менее в гегелевском возвеличении политической власти государства просматриваются некоторые недвусмысленно критические моменты. Анализируя отношение между государством и религией, он подчеркивает, что религию «рекомендуют и ищут во времена общественных бедствий, разрушения и гнета, что людей убеждают искать в ней утешения против неправа и надежду на возмещение утраты». [383] Там же. § 270, примеч. Он отмечает, что стремясь отвлечь человека от поиска действительной свободы и покрывая реальные правонарушения иллюзорным возмещением, религия становится опасной. «Можно было бы считать издевательством, если бы на все наше возмущение против тирании ответили, что угнетенный обретает утешение в религии; не следует забывать и о том, что религия может принять форму, следствием которой будет тягчайшее рабство в оковах суеверия и деградация человека ниже уровня животного». Если дело обстоит таким образом, то для того, чтобы спасти индивида от религии, необходимо вмешательство определенной силы. Государство начинает отстаивать «права разума и самосознания». «Не сила, а слабость придала в наши дни религиозности характер полемического благочестия»; борьба человека за свою историческую реализа-- цию — борьба не религиозная, а общественно-политическая, и ее перемещение во внутреннее святилище души, веры и морали означает возврат к той стадии, которая давно миновала.

Однако эта критическая настроенность ослабляется деспотическими тенденциями, которые присущи любому авторитаризму и которые в полную силу заявляют о себе в гегелевском учении о внешнем суверенитете. Мы уже показали, каким образом Гегель в области международных отношений возносит национальные интересы отдельного государства на уровень высочайшего и бесспорного авторитета. Объединяя своих членов в общность, государство тем самым отстаивает и утверждает их интересы, осуществляя их свободу и права и трансформируя деструктивную силу конкуренции в единое целое. Бесспорный внутренний авторитет государства является необходимой предпосылкой успешной конкуренции, а последняя в свою очередь с необходимостью приводит к внешнему суверенитету. Борьба не на жизнь а на смерть, которую индивиды, пребывающие в гражданском обществе, ведут ради взаимного признания, среди суверенных государств находит свое подобие в форме войны. Война — неизбежный результат любой проверки на суверенитет. Войну надо рассматривать не как абсолютное зло или случайность, но как «нравственный момент», так как война достигает той интеграции интересов, какой гражданское общество не может достичь своими силами. «Удачные войны предотвращали возникновение внутренних смут и укрепляли государственную власть».120

Таким образом, рассуждая о буржуазном государстве, которое кончает тем, что полностью отвергает международное право, Гегель ведет себя так же цинично, как Гоббс. Будучи окончательным субъектом, увековечивающим существование общества, основанного на конкуренции, государство не может быть связано никаким высшим законом, потому что такой закон мог бы привести к внешнему ограничению суверенитета и уничтожению жизненной стихии гражданского общества. [384] Эту внутреннюю связь между суверенитетом, войной и конкуренцией фашистская идеология превращает в решающий аргумент своей критики либерального капитализма. «Цельная общность может осуществлять упоря доченную конкуренцию только в войне или конкурируя с общностью, внешней по отношению к ней. Таким образом, во время войны любая воюющая общность на внутреннем уровне действует на основе кооперации, а на внешнем — на основе конкуренции. В результате внутри наличествует порядок, а снаружи — анархия. Очевидно, неизбежным состоянием любого сообщества суверенных государств должна являться анархия. Множество суверенитетов — всего лишь синоним анархии. Международная анархия — неизбежное следствие государственного суверенитета». Приведенный отры вок из книги Лоренса Денниса «Динамика войны и революции* ( The Dy namics of War and Revolution (1940. P . 122)) представляет собой точное подтверждение гегелевского учения о суверенитете. Среди государств не действуют никакие договоры. Суверенитет нельзя ограничить никакими соглашениями, по самой своей природе предполагающими взаимозависимость вовлеченных сторон. Суверенные государства стоят вне мира гражданской взаимозависимости; они существуют в «природном состоянии».

Еще раз обратим внимание на то, что в свои права вступает слепая природа, которая теснит самосознающую разумность объективного духа:

«Государства находятся скорее в естественном, чем в правовом, отношении друг к другу. Именно поэтому между ними существует постоянный спор, так что они заключают между собой договоры и таким путем ставят себя в правовое отношение друг к другу. С другой же стороны, они совершенно самостоятельны и независимы друг от друга. Поэтому права между ними на самом деле не существует. Они могут, следовательно, произвольно нарушать договоры и должны из-за этого всегда оставаться в известном недоверии друг к другу. Как природные образования они относятся друг к другу соответственно своей силе. Они должны сами сохранять свое право, сами создавать его себе и поэтому вести между собой войну». [385] Гегель Г. В. Ф. Философская пропедевтика // Работы разных лет в двух томах. М., 1973. Т. 2. С. 54.

Оставаясь идеалистом, Гегель приходит к такому же выводу, к какому приходит материалист Гоббс. Права суверенных государств «имеют свою действительность не во всеобщей, конституированной над ними как власть, а в их особенной воле». [386] Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990. § 333. Таким образом, споры, которые между ними возникают, может разрешить только война. Международные отношения — это арена, на которой совершается «игра внутренней особенности страстей, интересов, целей, талантов и добродетелей, насилия, неправа и пороков, внешних случайностей» — игра, в которой само нравственное целое, «самостоятельность государства подпадает под власть случайностей». [387] Там же. § 340.

Но неужели эта драма насилия и случайности действительно представляет собой нечто окончательное? Неужели разум кончает тем, что приводит к созданию государства и той игре неразумных природных сил, с которыми государству поневоле приходится иметь дело? Нигде в «Философии права» Гегель не делает таких выводов. Государственное право, хотя и не связанное международным законом, все-таки не является окончательным: «Только право мирового духа есть неограниченно абсолютное». [388] Там де. § 30. Свое действительное содержание настоящее государство обретает в мировой истории (Weltgeschichte), в той области мирового духа, которая содержит «высшую абсолютную истину». [389] Там же. § 33. Более того, Гегель подчеркивает, что отношение между независимыми государствами «может