Олег Поль - Остров Достоверности

10. Существование умопостигаемого настроения не ускользнуло от современных рационалистов — называющих себя имманентистами. Они назвали его переживанием и объявили иррациональным остатком понятия, не покрываемым рациональными определениями. Как таковой, они объявили его безусловно несказанным. По их учению, мы можем сказывать друг другу о своих мыслях через определения некоего всеобщего сознания, составляющего основу индивидуальной мысли, которое у них понимается рассудочно. И действительно, переживание несказанно для понятий рассудочных. Оно есть предел для рационального объяснения вселенной. Рассудок пытается объяснить вселенную, покрывая сущее своими категориями, своими формами — но самого сущего, самих-то зерен бытия — переживаний — он и не может захватить. Они ускользают от него, как бы тщательно он ни дробил своих определений. А потому весьма остроумно имманентисты называют переживание дифференциалом, т. е. неуловимым остатком деления сущего рассудком. Но мы знаем, что переживания эти могут быть сказываемы — а именно, через имена. Об этом мы говорили выше — имена предметов могут вызвать созерцание умопостигаемых настроений их. Слово становится именем предмета и открывает его сущность. Так несказанное переживание сказывается в именословной речи. Дело происходит не так, чтобы слово, мною сказанное, как бы зачеркнуло сущность предмета и будто в ковшике принесло ее тебе, чтобы твой ум отведал: нет, слово, мною изреченное, побуждает твой ум самостоятельно взглянуть в сущность предмета. Об этом мы еще будем говорить в главе о рассудке. Тебе это понятно, еще лучше, чем мне; и чем мы виновны, что рационалистически настроенные умы этой аксиомы не примут? Т. е. не примут явно, а тайно давно приняли, т. к. без этого жить невозможно. Они объявят наши методы психологизмом т. е. построением всеобщих законов из чисто личных наблюдений, обусловленных случайными особенностями опыта того или иного человека. Но мы не убоимся этого, ибо под именем психологизма они вычеркнули все иррациональное — как случайно-психологическое, так и сверхрассудочное — логическое.

11. Изложенные взгляды на природу понятия совпадают по мысли с учениями новейших русских философов, в особенности Лосского и Франка, которые в этом вопросе поддерживают древнюю традицию, восходящую от греков. Только эти мыслители развивают свое учение о понятии в основательных исследованиях по логике, я же поспешил в нескольких словах набросать тебе их выводы, притом сделав немедленное применение к действию, откуда и получилось понятие умопостигаемого настроения. И необходимо было поступить так, ибо цель философии вселенского спасения — действие, а потому знание нам нужно такое, которое руководило бы в действии. И дабы не чувствовать нам себя одинокими в таком логическом практицизме, укажу тебе два славных имени людей, которые думали и действовали так же — изберу их из великого множества, как весьма ярких именно в этом отношении.

Первый — преп. Симеон Новый Богослов. Этот великий муж многократно подтверждает интуитивистическое учение о понятии. Он говорит, что когда мы думаем, например, о Боге и ангелах, то мысль наша реально пребывает около Бога и ангелов, и так далее; о чем бы мы ни думали, мысль реально объемлет свой предмет. И из этих воззрений он тотчас делает действенный вывод — соединяя с ними древнее учение о действенности мысли и духовной жизни.

Другое имя — это протоиерей Иоанн Кронштадтский, который еще с большей яркостью, чем интуитивисты выдвинул учение о реальном охвате мыслию ее предмета, немедленно сочетал эту теорию с практикой духовного делания.

1. Если понятия суть сами предметы, то ясно, что в понятии может быть дано только сущее. Не существующее не может быть дано в понятии, так как нельзя созерцать таковое. Понятие «ничто» лишено всякого содержания; если бы оно имело содержание, это последнее должно было бы как-то существовать. Когда мы говорим, что предмет такого-то понятия не существует, положим, не существует огненный дракон, то это значит, что дракон существует только в чьем-то воображении, а не как живая монада; другими словами, существование дракона отличается от существования человека онтологическим местом. Поэтому виды понятий должны соответствовать онтологическим категориям. Значит, надо, прежде всего, различать понятия живого и неживого. А так как в живом можно, в свою очередь, различать монады и их силы, взятые в отдельности, то приходится делить понятия на три класса:

а) понятия монад,

б) понятия сил,

в) понятия вещей.

2. Понятия по объему делятся на единичные и общие. Единичным понятиям в группе понятий монад будет понятие какой-либо определенной монады. Если верно изложенное учение о понятии, чистое понятие некоторой монады есть сама монада. Однако эта монада есть для меня объект — а сама для себя она существует как субъект, так что для нее я в свою очередь могу быть объектом. Сущность монады ведь в том, что она есть субъект, творящий и созерцающий свою среду, познающий другие монады и действующий среди них. Поэтому, если мы хотим познать монаду так, как она есть в подлиннике, мы должны познать ее как субъекта ее среды со всеми там находящимися вещами, действительными и воображаемыми и со всеми ее мыслями, чувствами и желаниями. Если в понятии дается сам предмет, то такое познание возможно: надо только отбросить из понятия познаваемой монады свой субъективно волевой элемент. При этом следует заметить, — это уже стало общим местом современной гносеологии, — что если ты вполне утратишь свое содержание, если ты перестанешь быть субъектом своей среды и станешь вполне без остатка тем субъектом, ты не приобретешь познания, ибо утеряешь себя. Значит, чтобы именно ты, а никто иной приобрел знание другой монады, тебе нужно постичь ее в интуиции как субъект, однако так, чтобы она осталась твоим объектом. Только такое знание может быть названо в полном смысле адекватным знанием. В какой мере оно осуществимо, о том довольно придется толковать в будущем.

3. Современные логики достаточно уяснили, что подобное отожествление субъекта с объектом, при котором субъект остается, однако, самим собой, есть некая всеобщая схема знания. Мы только делаем из нее сейчас применение к познанию монад. Приведу одно сравнение, которое пояснит эту формулу, а также даст косвенное подтверждение мнения о тождестве интеллектуального и эстетического созерцания, в подобном образе знания.

Упомянутое вхождение монады в монаду несколько аналогично тому явлению в физическом мире, которое называется прозрачностью или лучше полупрозрачностью. Высшая красота в видимой вселенной — это полупрозрачность. Иней на деревьях прекрасен, потому что сквозь покрытые им ветки видно то, что находится позади их, но при этом остается виден и сам иней. Морская вода, сквозь которую виднеется дно, зеленовато-синяя и пронизанная стрелами преломленных лучей солнца красива; но не так красива чистая вода пруда, почти не изменяющая вида дна. Статуя хороша, если в ней передан облик живого существа, но не убита и природа материала — мрамора, дерева и т. п. Фимиам прекрасен, когда подымается перед иконами. Облака красивы, когда сквозь них светят лучи солнца. Сказанное верно даже тогда, когда прозрачность только примышляется. Так гора, в которой много ущелий и пещер, хотя бы они и не были видны, прекрасна, тогда как массивы не так хороши. Все полупрозрачное таинственно, в этом его обаяние и красота; а таинственно оно потому, что намекает на тайну познания или образ познания тайны. Конечно, должно быть соответствие между полупрозрачной средой и тем, что за ней.