Олег Поль - Остров Достоверности

14. Церковь тоже не отрицает невозвратного прогресса в истории. Но она учит, что прогрессирует только метафизика, и то медленно — постепенно уясняются догматы. Нравы же человечества падают. Обычное же понимание прогресса видит его именно в увеличении добродетели.

15. Антихрист будет очень терпим к разнообразным религиозно-метафизическим взглядам, настаивая, что важнее всего нравственное совершенство. И этому не надо удивляться. Ибо и демоны имеют свою этику. Взаимопомощь и дисциплина демонов есть не хитрый замысел, не временное притворство, чтобы потом изменить и перебить своих товарищей, но добросовестное желание вечно подчиняться общеобязательной морали из личной выгоды. Ибо согласие борцов выгодно каждому из них. Ад есть завоевательный кооператив. Ад есть общество взаимопомощи властолюбивых духов. Услуги демонов друг другу суть как бы взаимное кредитование.

Существует этика ада. Ад весь держится на нравственном усилии. Рай есть царство, в котором вовсе не нужно нравственное усилие, ибо в нем глубочайшее желание каждого стать опорой для других. Потому-то и говорится, что Бог восседает на ангелах, и христиане мечтают носить в сердцах Христа, как носят Его херувимы.

16. Этика Антихриста есть соглашение гордых существ.

У преподобного Иоанна Лествичника сказано: «От гордого монаха бес отходит, потому что он сам стал для себя бесом». Это ключ к пониманию праведности Антихриста. Гордый чувствует себя ни от кого не зависящим, утвержденным в себе и над всеми возвышающимся, короче — богом. Гордость есть ложное обо; жение. в этом сущность Сатаны, и когда гордость становится природой человека, это значит, что он стал подобен бесам. Но бес беса не искушает, и потому такого человека бесы оставляют в покое. Он не искушается порочными помыслами и пребывает чист и невозмутим.

17. Сатана оченьбеден, и, пытаясь соблазнить человека, разнообразит эту бедность, предлагая одно и то же в виде многочисленных тайных учений с более или менее значительными различиями между ними. При этом каждое из них выдает себя за «единое древнее тайное знание». Но все они носят роковую печать. Их бог говорит: «Мне не нужны слабые, все время ноющие о своих грехах, в бездействии умоляющие о помощи, плаксивые; мне нужны сильные и смелые, бодро смотрящие вперед». И ту же печать будет иметь вселенская религия Антихриста, которая вырастет на почве этих сект.

18. Сатана, действуя как вор, задумает украсить свою пустую гордость, пользуясь тем, что в эпоху появления Антихриста достигнет значительного развития творческая активность человека. Антихрист возвеличит образ гениального творца. Он будет восхвалять не волю к святости, которую в древности называли божественным желанием, а волю к гениальности. Для уяснения дела следует рассмотреть понятия гениальности и творчества.

19. Гениальность я буду еще рассматривать в главе последней, где вернусь к ней, здесь же хочу только сравнить ее со святостью.

Гениальность и святость различаются прежде всего по обращенности. Ибо акты гениальности и святости — творчество и молитва — направлены в противоположные стороны. Творчество своим предметом имеет непременно тварь; в высшем достижении — обоженную тварь, Царство Божие, но все-таки тварь. Молитва же обращается к Творцу; может быть не прямо, а через святых, но все же к Богу: «Моли Бога о нас».

Творчество есть метод познания и передачи знания другим. Оно не создает ничего нового, кроме ключей умозрения, вещественных символов. Молитва же открывает в Боге все новое, углубляясь в одни и те же слова, постигая все одно и то же имя.

Творчество требует собранности твари в едином начале, а так как эта собранность — в человеке, поскольку он объемлет вселенную, т. е. — в женщине — то творчество нуждается в женственном начале. Молитва требует священника, имеющего власть посылать Духа Святого — мужественное начало. Потому-то высшее творчество невозможно без Св. Софии, универсалии женственности, а молитва — без Христа, универсалии мужественности и, следовательно, всего человека.

Из сказанного ясно, что творчество ничего не может сказать о Боге. Он открывается только молитве. И обратно, молитва сказывает нечто о строении твари, пользуясь творчеством.

Это может показаться спорным, но наблюдение подтверждает такое мнение. Ибо что бы не пытался сказать художник о Боге без молитвенного опыта, он неизбежно впадает в пантеизм. И обратно, святые отцы высказывают самые поразительные мысли о первозданном человеке, о рае, о Царстве Божьем не в своих богословских трудах, а в поэтических канонах, где их вдохновлял «любви девической огнь» по выражению Св. Иоанна Дамаскина.

то же надо сказать и об иконах. А в своих богословских трудах они говорят хорошо о Боге, о твари же слабее, чем в художественных трудах.

20. Для уяснения различия гениальности и святости лучше всего сравнить образы гениального и святого человека, аименно, художника и старца.

Старец для своих учеников отец. Художник внимающим ему брат.

Старец уже достиг «Небесного града», как говорят, получил «извещение о спасении», уже обрел мир в Боге, убил в себе страсти и ведет к бесстрастию, к спасению тех, которые ему вполне доверились. Художник же только издали зрит Небесный Иерусалим, сам еще мятется в борьбе, еще не убил страстей и лишь способен тем, кто захочет ему внимать, открывать зрение красоты Горнего Иерусалима, но тоже издали.

Старец может пребывать в глубоком молчании, может жить в затворе и почти не говорить с учениками. Он влечет их за собой молитвой. Каждому ученику он дает особый совет, укажет особый, свойственный именно этому человеку путь. Художник же должен вещать, чтобы быть слышимым, он должен быть близок к людям, говорить с ними творениями. Одно творение он дарит многим, даже всему миру, одну цель он указывает всем, а каким путем должен идти каждый из них — этого он указать не может, а если может, то лишь поскольку он святой.

Старец есть в точном смысле слова небожитель. Ибо мир душевный, отличающий его и дающий ему право быть наставником, есть следствие неложного чувства пребывания в Небесном Граде. Творец же обитает еще в этом мире, только он видит отсюда мир иной. И бывает так, что он видит многое, чего не видит святой. Ибо многие святые не видели Небесного Града, они всецело погружались умом в Бога и не видели преображенной твари, бытия которой хочет Сам Бог, раз Он вызвал ее из небытия. Художник не может видеть Небесный Град с переживанием непререкаемой достоверности его бытия, но чтобы войти в этот град, ему надо стать святым. И демоны знают о Царстве Божьем, но они не хотят войти в него. Мало видеть, надо иметь божественное желание. Святой может не отдавать себе отчета в том, чем он обладает. У святого праведность идет впереди знания ума, и только в последний день истории ему откроется, как велико его богатство. У художника, наоборот, умозрение опережает чистоту сердца; потому-то и бывает так, что он знает больше святого, и знает достоверно, но не обладает предметом знания, как чем-то своим; он лишь в отдалении видит его. В этом трагедия творчества.