Олег Поль - Остров Достоверности

Если христиане отнесутся со вниманием к вопросу общественного строя, если они осуществят аскетический общественный строй, половина шансов Антихриста на успех отпадет, половина его возможной привлекательности как мудрого правителя рассеется.

31. Было указано в части первой, что монада может становиться совершеннее, созерцая высшие монады и стремясь к раскрытию в себе их способностей. Творчество дает возможность постижения высших монад. и в этом его смысл. Через творчество возможно возвещать идеи и в этом его небесное назначение.

Произведения искусства, имея небесное назначение, не имеют земного.

Они бесполезны в хозяйстве, и именно эта бесполезность дает искусству свободу; раз уже все равно труд затрачивается непроизводительно с точки зрения хозяйства, то мастер может уже не считаться ни с какими стесняющими требованиями хозяйственной полезности. Когда строят храм ему можно придавать какую угодно форму, делать высоту в восемь раз больше ширины и т. д., так как самый акт постройки храма есть акт безумный с точки зрения пользы. И только тогда получаются истинно прекрасные предметы искусства. Искусство должно не украшать готовое, а создавать диктаторски весь свой предмет.

Обратно, предметы хозяйства имеют определенное земное назначение, они не символичны. Их формы прямо говорят о цели, для которой они построены. Предметы хозяйства могут быть прекрасны тогда, когда они дают возможность с наименьшими усилиями получать наибольшие результаты. В этом их аскетическая ценность, этим они уменьшают необходимый для существования труд человека. И потому такие предметы воспринимаются как особо изящные и закономерные.

Не следует смешивать в одном предмете служение искусству и хозяйству. Целесообразность символическая и аскетическая обладают диктаторским характером и не могут подчиняться одна другой. Отсюда следует, что вообще не должны быть употребляемы украшения. Нельзя украшать жизнь, придавая символические прибавки к хозяйственным предметам. Предмет искусства не должен украшать предмета хозяйства, ибо внутреннего единства у них нет, их единство может быть только внешним, как бы через приклеивание, и лишенный внутреннего единства формы предмет будет некрасив. Украшение предметов хозяйства есть обман. Оно создает иллюзию осуществленности Царства Небесного. Прекрасна та обстановка жизни, в которой ясно и отчетливо разграничены целесообразность экономическая, исходящая из законов падшей природы, и целесообразность символическая, возводящая к строю вселенной грядущей. Такая обстановка жизни подходит последним временам в истории вселенной.

32. Привлекательность Антихристова учения объясняется также и его неверием в свободу человека, которое выражается в отрицании метафизического риска. Оно утверждает, что все непременно придут к добру, хотя бы они того и не желали. Этим оно убивает трансцендентную активность человека. Христианство открывает человеку, что в мире не все благополучно и что нет никаких данных утверждать, что весь мир развивается в сторону добра. Христианство напоминает человеку, что он свободен, что он не влечется против воли к блаженству. Антихрист не предлагает какую-то трансцендентную жалость к погибающим в своем устремлении к обособленному бытию грешникам, соединенную с гордым благоволением здесь. Антихристова эсхатология есть своеобразная предестинация в самой худшей форме; ее формула: что бы ты ни делал, ты подвигаешься к блаженству.

33. Довольно сильным оружием в руках Антихриста будет то, что благодаря справедливым законам люди как будто станут добрее; а благодаря научным доказательствам истин религии они как будто обретут некоторую веру.

Когда не удалась победа через разделение общества на враждующие классы, темная сила поведет борьбу через мир. Когда не удалась война через атеизм, темная сила поведет борьбу через ложную религию. Сатана может уступить человеку справедливость, чтобы отвоевать милосердие, уступить и веру в Бога, чтобы отвоевать веру в Сына Божия.

Можно провести поучительную параллель между государством и наукообразной философией или, иначе выражаясь, между правовой моралью и научной мудростью. Право и наука глубоко родственны. Ведь ученый заключает только о том, на что имеет право, и наука, как и право, имманентна вселенной, построенной из косного вещества — даже те науки, которые изучают чистые формы, ибо и эти формы имеют в виду вещество.

Право и наука, а следовательно государство и наукообразная философия действуют только через мотивы. Они обращаются только к дискурсивному рассудку и не перестают свидетельствовать о своей верности закону достаточного основания. Но мотивы, обращаясь в области дискурсивного рассудка, не затрагивают глубочайшего настроения человека и не в силах изменить его характер. Они считаются с ним, как с данным, ибо при выборе мотивов руководствуются именно знанием о характере того, на кого надо влиять. Для того чтобы побудить на один и тот же поступок различных характером [людей], надо продолжить различные мотивы. Так, один и тот же поступок, например, оказание помощи бедному, может быть совершен и ради страха наказания, и ради желания посмертной награды, или благополучия в этом мире, или ради тщеславия, или чтобы отвязаться от просьб и, наконец, без всяких мотивов, по моральному побуждению, которое идет изнутри, а мотивы для самооправдания рассудок кое-как придумывает после. Мотивы подлаживаются к характеру, потому можно сказать, что мотивы необходимо льстивы. Благодаря этому они не только не изменяют данного характера, но именно самые действенные мотивы как раз и укрепляют его, ибо в их соответствии характеру причина их действенности.

Наоборот, влияние через внимание способно переделывать характер. Влияет на характер извне — любовь, а изнутри — творческие прозрения и также любовь.

Теперь обратимся вновь к сравнению государственности и научной философии. Философ действует на рассудок насилием в отличие от художника-богослова или святого проповедника, которые могут убеждать и без доказательств. Философ, опираясь на законы логики, принуждает рассудок соглашаться с известными метафизическими истинами. Удается это или нет — это другой вопрос, и нередко философ доволен уже тем, что отражает нападки на догматы. Правитель побуждает волю поступать справедливо: он отражает нападения на право, на правду. Философ действует на разум его же оружием, аргументами. Философ, по крайней мере, поскольку его философия только научна, не может создать веры. Наоборот, он начинает слести рассудку, почтительно признавая его законы и оправдывая перед ним веру. Если бы научному философу удалось неопровержимо доказать истины веры, этим он достиг бы двух вещей: вынужденного неохотного согласия ума и усиления склонности ума соглашатьсяс истиной из страха перед доказательством. Подобно этому правитель побивает волю ее же оружием, давая ей устрашающие мотивы. Он начинает с лести воле, спризнания эгоизма двигателем жизни человека, делая справедливость телесно-выгодной. И если бы правителю удалось написать такие законы, что против каждого несправедливого стремления был бы найден равновесный ему устрашающий мотив, если бы хорошая охрана порядка обеспечила бы раскрытие каждого преступления, были бы достигнуты две вещи: вынужденное неохотное согласие воли поступать справедливо из страха перед наказанием, т. е. усилие страха.