Константин Захаров - Метафизические заметки

Волю можно определить примерно так, как это сделал Шопенгауэр, — как внутреннюю сущность всех действий (не только человека или животного, но и сил природы). Воля, хоть сама по себе она не субстанция, а феномен, все же настолько близка к кантовской «вещи в себе», что может рассматриваться как ее самое непосредственное и очевидное проявление, не сводимое ни к чему другому. Действительно, все интеллектуальные образы для своего мышления мы заимствуем из окружающего мира (мысль лишь комбинирует полученные образы в новые сочетания); сам мир, как уже говорилось выше, — лишь явления в нашем сознании, т. е. наше представление (снова слова Шопенгауэра), отображающее некие скрытые от нас сущности, о свойствах которых во всей их полноте мы можем с определенной долей вероятности догадываться, но не знать наверняка. И только наши волевые акты (а также содержащие их в том или ином виде желания и чувства) имеют в себе нечто самоочевидное, не нуждающееся в объяснении, — какой-то порыв, тягу сознания к движению или изменению, — что не привнесено извне, а напрямую выражает динамические свойства сущности нашего сознания. Эту «тягу к движению» можно назвать волей, так как по своей сути она близка к данному понятию.

Действия воли условно могут быть редуцированы до простых актов, подобных физическому притяжению и отталкиванию, и эти последние уже не поддаются дальнейшему анализу и редукции. В чувственной сфере такие элементарные акты выступают в форме удовольствия и страдания. Суть этих состояний невозможно объяснить результатами исследований физиологии организмов. Положим, мы установили, что сенсорная система посылает специфические сигналы и мозг интерпретирует их как боль. Фактически это означает, что боль продуцирует именно мозг. Но почему этот трансформированный сигнал, локализованный в органе, который сам боли не испытывает, порождает именно такую реакцию сознания? Физиология не способна ответить на этот вопрос.

Субъективно страдание и боль ощущаются как острая потребность сознания в немедленном отторжении тех или иных элементов текущего опыта, в бегстве от них, которую не получается реализовать. Следовательно, эти феномены можно рассматривать как своеобразные проявления сил отталкивания (возникающих на уровне атомов, квантов или чего-то иного, на чем базируется сознание). Аналогичным образом в ощущениях удовольствия можно усмотреть проявления сил притяжения, влекущих сознание в глубину определенного опыта и стремящихся удержать его там. Сами эти силы мы просто принимаем как данность. (Действительно, почему некоторые элементы притягиваются, а некоторые отталкиваются? Почему материя вообще способна к какому бы то ни было движению? На это невозможно дать другой ответ, кроме того, что таковы ее свойства, ее природа.) От этих сил наши чувства и воля получают свою энергию, достаточную для того, чтобы приводить в движение тело. Они же определяют волевые установки, направляющие процесс мышления. Изначальная активность и спонтанность этих сил, коренящихся в самой природе материи, дают воле ту независимость и самостоятельность, на которой основывается наше понятие свободы воли. Свобода воли, ее «самодвижимость», представляется непосредственным проявлением самодвижения материи (что бы за ним ни скрывалось) в сфере сознания. Таким образом, волю можно считать фундаментальным свойством, характеризующим движение материи, которое выражает саму сущность движущих сил. Отсюда динамизм воли, столь же субстанциальный и внутренне обусловленный, как и динамизм материи.

Итак, сознанию, ядром которого является воля, подобно материи в целом, имманентно движение. По сути, оно находится в постоянном изменении. В то же время сознание обладает способностью накапливать и хранить информацию в памяти. Причем эта информация относится не только к окружающему миру, но и к самому сознанию. Фактически всякий раз, когда мы воспринимаем внешнюю информацию, мы запоминаем не ее, а свое восприятие. Например, наблюдая закат солнца, я фиксирую в памяти не одни лишь краски неба, а целостное ощущение себя, смотрящего на закат. Чувство «я» сопровождает все акты сознания. При этом если информация о внешнем объекте гипотетически может храниться в памяти в виде мгновенного отпечатка (по аналогии с компьютерной «памятью»), то информацию о «я» трудно представить как разовый оттиск на материальном носителе, скорее ей должен соответствовать некий процесс. Иначе говоря, информация о «я» — это не отдельный «кадр», а целый «фильм», т. е. определенным образом упорядоченный набор кадров. «Я», осознаваемое в данный момент, — это не только «я», существовавшее в предыдущее мгновение, но и «я» пять минут назад, месяц назад, год назад и т. д., присутствующие все вместе здесь и сейчас. Видимо, в этом и заключается ответ на вопрос о том, как сознанию удается связывать воедино разномоментные элементы опыта.

Допустим, существует мой точный клон, обладающий вдобавок опытом, полностью совпадающим с моим собственным. Очевидно, что во многом наши с ним мысли и поступки будут идентичны. Тем не менее, наблюдая за ним, у меня никогда не возникнет ощущения, что он — это я. Мое «я» всегда «здесь», в этой точке пространства и в этом моменте времени, и никакое «там», находящееся в другом месте или в другом времени, не может служить дополнительным пристанищем для моего «я». Соответственно, «я», существующее в другом (прошедшем) времени, будет столь же чуждо мне нынешнему, как и «я», параллельно существующее в другой точке пространства, и у меня никогда не получится пережить его опыт как свой. Поскольку в реальности дело обстоит иначе и я не воспринимаю воспоминания о своем прошлом как информацию, навязанную мне извне, остается только предположить, что все то, что я считаю моим прошлым опытом, включая мои прежние «я», присутствует в настоящем.

Строго говоря, я не знаю, было ли у меня прошлое и каким оно было; у меня есть лишь память о нем, которая существует именно сейчас, в настоящее мгновение. Память о прошлом кажется фрагментарной, со множеством «белых пятен» и неотчетливых деталей, однако субъективно они не ощущаются как провалы в памяти, напротив — за ними угадывается что-то смутное и неясное, но вполне реальное. Будь память по-настоящему дискретной, вряд ли бы ее несвязные элементы могли сложиться в единое «я». Непрерывность ощущения «я» является основой его целостности. Поэтому образ «я», фиксируемый в памяти, не может быть статичным слепком, передаваемым из прошлого в настоящее в виде все усложняющихся реплик, — он должен отражать процесс изменения «я». Но как зафиксировать процесс изменения? Не напоминает ли это название детской игры «море, замри»?