Джон Морлей - Вольтер

Война, начавшаяся немедленно после смерти Карла VI в 1740 году и вызванная вторжением Фридриха в Силезию, служила только прелиминарием к дальнейшим событиям; обстоятельства шли еще своим традиционным порядком, и враждующими сторонами в этой обычной игре явились Франция и Австрия. Но уже до начала Семилетней войны произошли важные перемены в международных союзах и делах внешней политики. Мы не станем касаться придворных интриг, вызывавших эти перемены, различных хитросплетений иезуитов, оскорбленного тщеславия Берни [196] Кардинал Франсуа Иоаким Пьер де Берни (François-Joachim de Pierre de Bernis, 1715–1794), государственный человек и поэт. , над стихами которого насмехался Фридрих, и уколотого самолюбия г-жи Помпадур, с которой он отказался водить знакомство. Когда приходят в столкновение силы, подобные в своем могущественном действии приливу и отливу, как это имело место в половине прошлого столетия, тогда игра чисто личных стремлений и честолюбий необходимо отступает на второй план, так как всегда можно предполагать, что, по крайней мере, одна из борющихся сторон ясно сознает свои жизненные интересы и потому с непоколебимой энергией действует в духе этих интересов. Такой силой в данном случае была Австрия, и этого, как обыкновенно бывает, было достаточно, чтобы действия всех остальных были определены их естественным назначением.

Положение было, несомненно, весьма запутанное. В половине этого столетия противоположные интересы первостепенной важности сосредоточились около двух пунктов: с одной стороны, интересы Франции и Англии на океане и в Америке, а с другой – интересы Австрии и Пруссии в центральной Европе. Борьба велась в обоих случаях за нечто гораздо более существенное, чем внешние выгоды династий или разделение территорий, и потому не было надобности считаться с требованиями метафизической дипломатии о равновесии сил. В этом столкновении вновь вскрылись, но уже в значительно более широких размерах, те глубокие, встречные течения новой и старой религии, для которых великий Вестфальский мир 1648 года служил не прочной гарантией, а лишь временно задерживающей плотиной.

Я говорю «в более широких размерах» не только потому, что вновь открывшаяся борьба между католическим и протестантским миром проникла в новую часть света, но потому, что само содержание, значение того и другого, выросло вширь и вглубь, и множество последствий, косвенных, стоящих решительно в стороне от теологии и церковной иерархии, находились в тесной зависимости от торжества Великобритании и Пруссии. Правительство Франции и Австрии олицетворяло собой идею феодализма и военного режима; но время этих идей уже прошло, они потеряли свое жизненное значение и представляли одну только стеснительную и мертвящую форму. Никакое общественное развитие не было возможно при господстве таких идей, так как они по самому существу своему оказывали противодействие, активное и пассивное, торговой деятельности, которая именно являлась тогда главным поприщем, открывавшимся для всякого передового народа. Далее, и Франция, и Австрия представляли собой монархию старого типа, одинаково отличавшегося от аристократической олигархии Англии и от нового типа монархии, представленной впервые в Европе Пруссией, – монархии экономной, покровительствующей промышленности, предусмотренной в деле усовершенствования законов. Не следует также выпускать из виду и того, что Пруссия первая подала Европе пример необыкновенной религиозной терпимости. Протестанты, бежавшие из Зальцбурга от тирании епископа, нашли радушный прием среди своих северных братьев. В то время как последователи реформаторского учения стояли вне покровительства гражданских законов Франции и подвергались гонениям со средневековым варварством, в Пруссии ко всем христианам относились совершенно одинаково. В то время, когда в Англии применялись свирепые законы относительно ее граждан-католиков, Пруссия принимала под свое покровительство даже презренного иезуита, не находившего себе прибежища ни в Испании, ни в Риме. Естественно, что с переходом той или иной провинции от Австрии к Пруссии на нее распространялась та же веротерпимость. Так, лишь только Силезия стала прусской провинцией, Бреславский университет, существовавший до тех пор исключительно для католиков, немедленно принужден был открыть на равных правах свои двери и протестантам. Делая критическую оценку деспотизма Фридриха, не следует выпускать из виду, насколько в этом деспотизме сказывались просветительные тенденции, как много в нем было того, что стало, по истине, вполне современными, и только теперь, т. е. много позже, усвоено другими странами.

Мы не в состоянии будем составить себе правильного понятия о результатах Семилетней войны, даже о наиболее важных сторонах XVIII столетия, без достаточно ясного понимания веков предшествующего и последующего, т. е. шестнадцатого и двадцатого. Необходимо дать себе точный отчет об условиях разрушения католической и феодальной организации и затем о том, к чему следует идти, и о тех способах действия, к которым придется прибегнуть, ввиду более или менее анархического состояния, явившегося результатом разрушения указанной организации. К разрешению этих вопросов подходят с двух разных точек зрения. Некоторые вместе с Контом утверждают, что конечная, усовершенствованная на основе положительных наук, форма общественной жизни будет соответствовать в своих существеннейших чертах древнему или средневековому строю, место которого оно займет, так как именно такого рода общественное устройство в возможно полнейшей степени удовлетворяет самым глубоким и коренным началам человеческой природы и тем общественным потребностям, которые вечно будут давать о себе знать. А поэтому все то, что действительно замедляет разложение старого строя или отклоняет людей в сторону от пути, ведущего к осуществлению той же самой, но только видоизмененной организации, неизбежно будет вместе с тем служить препятствием к установлению нового общественного порядка и вести к гибели цивилизации. Отсюда, утверждают они, понятен весь вред протестантизма, вольтерьянства и других, менее заметных проявлений критической мысли, потому что они внушают своим приверженцам презрение в такой же мере ошибочное по отношению к прошлому, в какой пагубное по отношению к будущему, – презрение к тем основным принципам общественной устойчивости и личного счастья, ради которых люди и стремятся только к установлению лучшего строя; потому что они придают ничем не регулируемому, личному суждению каждого силу и авторитет, которые благоразумно признавать только за какой-нибудь организацией и традицией, т. е. за общественным суждением, складывающимся и выражающимся в известных определенных формах; потому что, сверх всего, они отвлекают прямо и косвенно силы их общественных целей и стремлений к улучшению общественного строя и направляют их в сферу, где царит мелкое и пагубное личное честолюбие. С этой точки зрения мы должны, например, смотреть на стремление к приобретению колоний – что преследовал главным образом в своей политике лорд Чатам – как на пагубное, в интересах коммерческого корыстолюбия, отвлечение той деятельности, силы и тех лучших способностей, которые должны бы быть направлены на разрешение все возрастающих общественных затруднений Европы, которые следовало бы поэтому во имя нации и торгового сословия с его интересами, составлявшими пружину всей политики, отвратить от глубоко презренного эгоизма и направить на благородное служение общественному долгу.