Джон Морлей - Вольтер

На предыдущих страницах были подробно изложены общие причины и условия борьбы Вольтера против католицизма, поэтому при исследовании приемов, к которым он прибегал в этой борьбе, мы ограничимся краткими замечаниями. Вольтер, подобно всем своим современникам, был крайне плохо знаком с принципами научной критики. Приемы, которые он практиковал и которые оказывались достаточно решительными и смертельными для его врагов, в настоящее время все более и более выходят из употребления. В критике Вольтер, как не раз на это указывали, был прямым последователем Бейля, т. е. его приемы имели чисто литературный и диалектический характер. Исследовать различные древние легенды для него было все равно, что критиковать произведения какого-нибудь современного историка. Он наслаждался мелочными ухищрениями литературного скептицизма, придирался к значению буквы там, где его противники искали отвлеченного толкования. Его вполне удовлетворяли указания на неправильность выводов с чисто формальной стороны, и он не старался раскрыть неверность идеи в ее основании. Короче, никто из самых слепых приверженцев Вольтера не станет искать в приемах его критики точного и правильного метода, что может и даже должен сказать всякий историк. Самое большее в его оправдание это то, что приемы его были настолько же несостоятельны по существу и настолько же не соответствовали предмету, как и приемы его противников. Как бы мы ни старались смягчить все это, насколько бы неизбежным ни представлялось подобное положение, во всяком случае недобросовестное отражение недобросовестно наносимых ударов не может считаться правильным и совершенным приемом в деле борьбы, несмотря на все те преимущества, в данном случае действительно громадные, которые может доставить подобная тактика. Было бы слепым безумием с нашей стороны, ввиду общественных заслуг Вольтера, ввиду результатов его борьбы, не признавать несостоятельности в логическом отношении тех средств, к каким он прибегал. Это значило бы сознательно отрешиться от преимуществ нашего положения, когда сам факт борьбы стал уже достоянием прошлого, и отказаться, в угоду духу партии от свободной и беспристрастной исторической оценки. Освободительное движение XVIII столетия принесло человечеству громадную пользу; но, воздавая должное по справедливости, мы все же скажем, что лучше было бы не располагать вовсе приобретениями и преимуществами, доставленными им, чем считать себя обязанным одобрять всякую малейшую частность в этом сложном движении.

Общее понятие о том критическом методе, каким пользовался Вольтер, может дать нам суждение, высказанное им в одном из его писем к Д’Аламберу: «Никогда, – говорит он, – и не удастся вам избавить людей от заблуждений посредством метафизики: вы должны доказать истину фактами» [265]. Никогда не следует упускать из виду, что Вольтер обладал умом более практического, чем умозрительного склада и что с того времени, как он принялся серьезно за дело, главной его целью было ниспровержение учреждений, вредных именно в сфере практической жизни. Мы можем согласиться, что при данном складе ума и ввиду означенной цели перенесение борьбы на неприятельскую почву и употребление аргументов, наиболее убедительных для большинства, являлось самым действительным способом ставить столь предприимчивого и столь злобного врага в затруднительное положение. Мы можем сожалеть о том, что Вольтер никогда не поднимался в область более возвышенных фактов религии. Но это было бы вполне бесполезно, так как в то время не было еще аудитории, способной рассуждать о подобных фактах. Даже самые духовные руководители и защитники католицизма придавали главное значение тому, что было наиболее чудесного и вульгарного в теологическом арсенале и что опровергать посредством метафизики было бы столь же нелепо, как нелепо было бы пытаться доводами трансцендентальной философии Платона доказать негру Золотого берега неосновательность фетишизма.

Когда защитники какой-нибудь разлагающейся системы попадают в совершенно чуждую им атмосферу рационалистического метода, то почти всегда устремляют все свои силы на защиту не самых благородных, а наиболее антипатичных сторон системы. Встревоженные светом, они поспешно отступают в самые темные углы хорошо им знакомых трущоб, отчасти потому, что чувствуют себя более безопасными во вполне знакомой им сфере, отчасти же под влиянием опасения, чтобы отказ с их стороны от защиты тех пунктов системы, в которые они сами наполовину верят, не повлек за собой слишком сильного и гибельного натиска со стороны логики на те пункты, в которые они верят искренно. Политична или нет такая тактика, это другой вопрос, но мы вполне убеждены, что она нисколько не содействует ни возвышению религии, ни раскрытию истины, ни успешности и искренности самого спора. Если нападение на известный ряд доктрин ведется недостойным образом, если критика направлена вместо сильных на самые слабые стороны, то мы можем быть вполне уверены, что подобные условия борьбы в такой же степени зависят от защитников системы, как и от врагов ее. Не Вольтер виноват в том, что полемика сосредоточилась на тех положениях, которые позднейший критик оставил без внимания. Правда, он постоянно отличался многословием, тривиальностью, грубой дерзостью, но это потому, что писатели, с которыми ему приходилось иметь дело, – писатели, подобные Санчезу [266]и прочим навозным жукам литературы, – ставили пустые и неуместные вопросы, которые едва ли можно было поднимать серьезно. Вольтер вел войну против католической церкви, и не его дело было переносить борьбу на надлежащую почву, о чем никогда не заботился его противник, настолько слепой и деморализованный, что сама мысль об этом не могла прийти ему в голову.

Если истина имеет какое-нибудь значение, то, конечно, следовало бороться против тех превращений ее, которые допускала католическая церковь и которые принижали умы ее приверженцев. Если истина имеет какое-нибудь значение, то, конечно, в ответ на доводы, что история католической церкви есть беспрерывное в течение долгого времени свидетельство о небесной благости и постоянном руководстве самого Творца, следовало указать на действительные факты: на простоту жизни, равенство, отсутствие излишнего множества обрядов, духовных чинов и догм в среде первых представителей христианской общины и на коренное различие между обычаями апостольских и последующего времени; следовало указать затем на отсутствие авторитетных доказательств в подтверждение рассказов об изгнании злых духов, о нахождении благочестивых надписей, начертанных золотыми буквами в сердцах мучеников, и о многом ином – рассказов, встречающихся тем реже, чем ближе мы приближаемся к временам, когда свидетельство о них могло бы еще сохраниться в своем первоначальном виде, и. т. д.