Джон Морлей - Вольтер

Вольтер не только предавал всеобщему, вполне заслуженному позору все эти развращающие сравнения и напоминания, но он горячо обвинял католическое духовенство в том, что оно не исполняет своих самых высоких обязанностей.

Укажете ли вы, спрашивал он, из пяти или шести тысяч речей, произнесенных Массильоном (Жан-Батист Массильон – знаменитый французский проповедник. – Примеч. ред. ), хотя две, три, в которых можно было бы найти одно, два слова против страшного бича и преступления, представляемого войной? Бурдалу (Луи Бурдалу – французский иезуит-проповедник. – Примеч. ред. ) проповедовал против разврата, но сказал ли он когда-либо хоть одну речь против убийства, грабежа, разбоя, вообще против всеобщего зверства, опустошающего мир? «Презренные врачеватели душ наших, вы полтора часа проповедуете против простых булавочных уколов и не пророните ни одного слова против проклятия, тяготеющего над нами и губящего нас самым ужасным образом! Философы и моралисты, сожгите ваши книги: лишь только по капризу ничтожной кучки людей потребуется пролить на законном основании кровь нескольких тысяч наших братьев, как тотчас окажется, что часть человечества, обреченная на гибель от рук героев, заключает в себе все, что есть самого ужасного в человеческой природе. Какое дело мне до гуманности, милосердия, скромности, умеренности, кротости, благоразумия, благочестия, если какие-нибудь полунции свинца разрушают мою жизнь, и я, двадцатилетний юноша, умираю в невыразимых муках, окруженный пятью или шестью тысячами уже мертвых или умирающих борцов! Глаза мои, открывшись в последний раз, видят родной город, преданный мечу и огню, и до слуха моего доходят последние звуки – это крики женщин и детей, умирающих среди развалин, и все это гибнет из-за каких-то мнимых интересов человека, которого мы вовсе не знаем» [315] Dict. Phil. s. v. Guérre; Oeuvres, LV, p. 488–489. . В его резком возражении Монтескье еще более отчетливо звучат современные мысли и современные чувства. Автор «Esprit des Lois» утверждал, что в международных отношениях интересы самозащиты вызывают иногда необходимость нападения, например, в том случае, когда нация замечает, что продление мира будет способствовать опасному для ее самостоятельности усилению другой нации [316] Montesquieu . De l’esprit des lois, II, X. . «Если когда-либо существовал очевидно несправедливый повод к вой не, – возражает Вольтер, – то это именно тот, о котором вы говорите; не значит ли это идти убивать своего соседа из-за одного страха, чтобы он не напал на вас; говоря иначе, вы рискуете разорить вашу родину, имея в виду и надеясь разорить чью-нибудь другую страну без всякого резонного повода к тому… Если ваш сосед, пользуясь условиями мирного времени, становится слишком могущественным, то что же мешает вам стремиться к тому же? Если он заключает союзы, заключайте их и вы. Если он обладает более развитой промышленностью и имеет в своем распоряжении большее количество солдат – подражайте и вы ему в этой мудрой политике. Если он лучше вас обучает своих матросов, обучайте и вы своих также. Все это нисколько не выходит из границ действительной справедливости. Но подвергать свой народ самому ужасному бедствию из-за столь часто оказывающегося химерическим желания разрушить могущество вашего дорогого брата, совершенно мирного пограничного государя, этого никогда не посоветует вам ни один представитель идеи мирного развития государственного порядка!» [317]Книга, в которой изложен этот, обративший на себя внимание французской публики, здравый взгляд на то, что следует считать справедливым и полезным в международных отношениях, была издана в 1764 году, за пять лет до появления на свет человека, давшего обратный толчок мысли и сделавшего международную политику Франции синонимом несправедливости и безумия. 15 августа 1769 года Вольтер, заканчивая свое письмо к Д’Аламберу, пишет с обычной своей живостью: «До свидания; посылаю мой привет дьяволу, потому что он в настоящее время правит миром» [318] Corr.; Oeuvres, LXXV, p. 460. . Если бы Вольтер знал, что как раз в тот день, когда он писал это письмо, родился Наполеон Бонапарт, и если бы он мог предугадать грядущую судьбу этого нового пришельца в мир, он, быть может, сказал бы то же самое более серьезно. Вольтер никогда не выказывал излишней сентиментальности: он понимал, что существуют такие запутанные отношения, которые можно разрешить только мечом. Но он первый из писателей, имевших влияние (аббата Сен-Пьерра, столь незаслуженно осмеянного за свои мечты о вечном мире, не приходится считать, так как он не имел никакого значения), признавал вполне сознательно войну ретроградным фактом и сознательно же настаивал на мирном развитии промышленности как действительном выражении народной жизни [319].

Дипломатия с ее тайными и запутанными интригами, занимавшая так много места в исторических сочинениях и принесшая так много зла в действительной жизни, была также отнесена Вольтером вопреки существовавшему обыкновению к занятиям бесчеловечным. Дипломатические переговоры представляли все те же вредные и унизительные приемы старого времени, когда большинство человечества являлось игрушкой или жалким орудием в руках меньшинства, когда торжествующие казни, насилие и ложь не нарушались даже слабым шепотом в защиту человеческих прав и справедливости. Вольтер почти никогда не говорит о сношениях враждующих держав без резкого, отчасти презрительного, отчасти гневного негодования. Равнина, где среди битв велись некогда переговоры между потомками Карла Великого, до сих пор называется «Полем лжи»: это название, замечает Вольтер, может служить общим именем для большинства тех мест, где люди вели переговоры [320]. И в таком тоне он говорит постоянно о той отрасли человеческой деятельности, которая во всех своих подробностях может интересовать профессионального дипломата, но для человека, изучающего действительно историю, имеет значение лишь в виду результатов ее.

Но, лишь добравшись до основной идеи, опыта о нравах и обычаях [321] Значение французского слова moeurs, так же точно, как и греческое ἥδη, нельзя передать одним английским словом. Полное заглавие этого сочинения следующее: «Essai sur les Moeurs et l’Esprit des nations, et sur les principaux faits de l’Histore depuis Charlemagne jusqu’à Louis XIII» («Опыт о нравах и обычаях и народном духе, и о главных исторических фактах со времен Карла Великого до времен Людовика»). , вы вполне убедитесь в присутствии новой, современной тенденции и ясно увидите, что приближаетесь наконец к выходу в безграничное, открытое море. Здесь вы окончательно освобождаетесь от той узкой идеи о всеобщей истории, которой Боссюэ (Ж.-Б. Боссюэ – французский проповедник. – Примеч. ред. ) своим рассуждением о «Всемирной истории» доставил всеобщую популярность. Это знаменитое произведение, вызвавшее, во всяком случае, не меньше похвал, чем оно заслуживает, представляет в сущности и в основе своей – если мы отнесемся так же внимательно к его содержанию, как к красноречию – не что иное, как роскошно разукрашенный отрывок из обычных теологических рассуждений. Напыщенная церковная риторика едва ли могла возвыситься до более широкого философского понимания собственно так называемой всеобщей истории. Красноречивое рассуждение Боссюэ имеет в виду доказать существование Божественного предвидения, причем он старательно ограничивается обозрением таких фактов, которые могли как бы подтверждать определенное намерение божества дать людям окончательное и полное откровение. Слабо и риторически он высказал то, что впоследствии Монтескье и Вольтер изложили всеобщим и философским образом; он выдвинул вперед общие идеи в связи с историческими движениями главных народов человечества. В этом его заслуга. Для учителя истории даже и то уже было явным шагом вперед, когда он уклонялся от простого пути хроникера настолько, что решался провозгласить такого рода общий принцип (как бы ни был он преувеличен и несовершенен): «религия и государственная власть составляют два центра, около которых вращаются все человеческие дела». В своем изложении он выпустил целый ряд императоров, царствовавших в период времени между Августом и Александром Севером, – что составило бы две или три лишние страницы, – и этим выказал редкое понимание действительной исторической пропорциональности. Интересно, что Боссюэ говорит о «мировой связи», о взаимной зависимости частей всего целого, о том, что всякая существенная перемена имеет свои причины в предыдущих веках, что истинный предмет истории составляет раскрытие в связи с условиями данной эпохи того скрытого процесса, который подготовляет путь для великих переворотов, а также и тех знаменательных событий, которые являются непосредственной причиной этих переворотов. Все это, по-видимому, свидетельствует о совершенно правильном философском взгляде на историю. Но все эти мысли остаются фразами и ни к чему его не приводят. Цепь его рассуждений представляет произвольный и односторонний подбор фактов; он не следит внимательно за последовательностью звеньев в этой цепи, не обладает достаточной чуткостью; он просто выдумывает, подбирает эти звенья и располагает их так, как ему вздумается, нисколько не стесняясь их значением и характером. Присутствии же одного или двух научных терминов еще недостаточно, чтобы прикрыть чисто теологическую подкладку этого трактата.