Джон Морлей - Вольтер

Кроме того, «Рассуждение» Боссюэ всецело построено на той теории, что, следя за историей иудеев, мы вполне овладеваем пониманием тех событий, посредством которых небесам угодно было сообщить земле все истины, какими только располагаем мы по отношению к высочайшим предметам познания. Подобная идея действует удручающим образом на современного читателя. На первых страницах Вольтерова «Опыта о нравах и обычаях», помещаемых иногда отдельно, в виде философии истории, доказывается, что человек первоначально обитал в пещерах. Избранный народ в этом отношении ничем не отличается от других народов, из которых каждый точно так же считает себя избранным народом своего собственного Бога. Таким образом, иудеи теряют свое исключительное положение как носители особых добродетелей, света, милости божественной, чем так щедро наделяют их же собственные летописи и толкования Боссюэ. Оказывается, что подобные притязания свойственны не одним только им, но и всем вообще народам, находящимся на такой же ступени развития; что их добродетели вообще присущи не единственно только им, тогда как некоторые из пороков составляют, по-видимому, исключительное их достояние. Одним словом, если в деталях у Вольтера встречаются незрелые и недоразвитые мысли и положения, то, во всяком случае, ему принадлежит немалая заслуга: он показал непривычным читателям того времени, какие громадные эпохи, какое бесчисленное множество людей, какие разнообразные движения человеческого духа заполняют то малое пространство в истории, которое называется иудейством.

Существенная часть «Опыта о нравах и обычаях» была написана в 1740 году, но весьма вероятно, что этот предварительный обзор, касающийся некоторых восточных народов, их обычаев, учреждений и религиозных понятий, был внушен Вольтеру известным произведением Монтескье [322] «О духе законов». , появившемся в 1748 году, за несколько лет до выхода в свет «Опыта о нравах и обычаях». На это указывает гораздо менее удовлетворительное выполнение означенной части труда сравнительно с другими, так как сведения Вольтера о греках и евреях были недостаточны, а потому он и впадал в разного рода ошибки, которые были выставлены на вид его противниками, к великому своему счастью, для этого в достаточной степени сведущими. В следующих наиболее важных частях своего труда он высказывает гораздо большее знакомство с предметом своего исследования. Обнаруживаемое им здесь знание иногда мельчайших подробностей представляется поразительным, в особенности если принять во внимание массу его посторонних занятий, и, быть может, никакая иная книга, при одинаковой общедоступности, не свободна в такой степени от серьезных неточностей, как эта, хотя в то же время ни одна книга не была так враждебно встречена критикой.

К сожалению, предрассудок не щадит истины и света знания – безразлично, затемняет ли он разум свободного мыслителя или искажает умственные способности ханжи. Мнение Вольтера о значении, какое принадлежит иудейскому народу в истории человечества, представляя реакцию против неосновательных и слишком экзальтированных взглядов Боссюэ, не свободно от недостатков, неизбежных обыкновенно в подобных случаях: Вольтер выпустил из виду соображения, о которых крайне ненаучно умалчивать. «Вы нигде в летописях иудейской истории не находите, – говорит он, – ни одного благородного поступка; они не знали ни гостеприимства, ни щедрости, ни милосердия; эксплуатировать чужестранцев составляет их высшее блаженство, и этот дух лихоимства так укоренился в их сердцах, что является постоянным предметом различных фигуральных выражений особенного, им только свойственного красноречия. Их слава в том, чтобы предавать огню и мечу небольшие селения, которыми они в силах завладеть. Будучи рабами, они убивают своих господ, а, становясь победителями, они вовсе не знают, что такое пощада; они – враги человечества» [323] Oeuvres, XX, р. 396. . Все это в такой же мере преувеличено, как и неумеренное восхваление иудеев и их деяний со стороны Боссюэ. Приходится допустить, конечно, что характеру и истории этой расы присущи, к сожалению, некоторые гнусные черты, но не следует забывать, что человечество обязано слишком многим именно ей, что именно она сохранила в самом возвышенном виде, облекла в поразительные образы и связала с глубочайшими ассоциациями идею монотеизма, и идея эта навсегда сохранит за собой значение зерна, из которого выросли многие наиболее вдохновленные, наиболее возвышенные и чистые из идеалов западной цивилизации.

Подобного же рода ни с чем не сообразным предрассудком, под влиянием которого Вольтер считал иудеев не только народом, недостойным удивления и подражания, но даже врагами человечества, объясняются и утверждения его вроде того, что если кто-либо вообще мог восстановить силу Римской империи или, по крайней мере, замедлить ее падение, так это император Юлиан [324]. Историк, если он обладает на то достаточными основаниями, может видеть в Юлиане добродетельного реакционера, вроде, например, Уэсли [325] Джош Уэсли (Joch Wesley, 1703–1791), основатель учения методистов. , или начальников тракториан [326] Тракторианизм, или пузеизм, отрасль англиканства, склоняющаяся к католичеству. , но утверждать, что подавление христианства во второй половине четвертого столетия (допуская, что это было бы возможно) могло восстановить внутренние силы быстро разрушавшейся империи, которая в самой основе своей представляла уже безжизненный организм, значило просто фальсифицировать историю ради прославления имени какого-нибудь вероотступника. Ослепленному римскому аристократу, не замечавшему ни роста действительных общественных сил, ни их сравнительного значения, было простительно считать христианство причиной царящего вокруг него всеобщего разрушения. Но в устах философа восемнадцатого века звучало какой-то странной фантазией предположение, что система христианства времен Юлиана не представляла более устойчивых общественных принципов, чем чисто обрядовое язычество, которое разрушилось само собой со все возрастающей со дня на день быстротой [327] Об этом интересном вопросе см. Финлея: «Греция под властью Рима» ( Finlay G . Op. cit.) . Этот случай представляет нам крайне поразительный пример того, в какой степени ожесточенная полемика может заслонить даже самое светлое понимание, столь свойственное обыкновенно Вольтеру. Действительно, по его мнению, организация, на сторону которой склонялись все лучшие государственные умы того времени, не могла в такой степени содействовать возрождению великой империи, как малосведущий ученик Платоновой теургии.