Франсуа Федье - «Мир спасет красота». В России

Если сравнить Кремль с садом Тюильри (оба занимают почти равную площадь, с той разницей, что Кремль представляет собой почти равносторонний треугольник, а Тюильри — прямоугольник, чья длина намного больше ширины) 86, различие пространства бросается в глаза. Если в Париже заполненное пространство и пустое пространство разделяются, скажем так, геометрически, исключая друг друга, то в Москве они постоянно переплетаются друг с другом, и всё загадочнее по ходу и по мере того, как мы осознаём эту загадочность. Между границами Луврского дворца и площадью Согласия расстояние в метрах больше, чем между любыми оконечностями Кремля. Однако если находиться внутри Кремля, впечатление от расстояний несравненно сильнее. Может быть, потому, что он заключает в себе много построек? В самом деле, здесь насчитываешь по меньшей мере четыре дворца и шесть церквей, в том числе три собора. Однако самое удивительное, что все эти здания кажутся разбросанными посреди пустого пространства, отчего возникает мощное чувство необъятности.

Но, конечно, лучше всего приблизиться к своеобразному структурированию царящего здесь пространства можно, посещая церкви. Эти церкви, даже называясь соборами, не имеют тех размеров, которые мы связываем с таким названием. Еще больше уменьшает внутренние размеры иконостас, поскольку его врата обычно закрыты. Но при этом даже самая небольшая из церквей, Благовещенский собор, со своим крыльцом, ведущим в галерею, обходящую по периметру литургическое помещение, производит такое впечатление, будто пространство здесь необычайно велико. Или это от обилия фресок, икон, канделябров, украшений? Или же, напротив, от удивительного вертикального взлета над этим изобилием, играющего практически роль «световой пушки» (идеи, столь дорогой великому Лe Корбюзье), во всяком случае с неменьшей энергией, но в прямо противоположном направлении? Или еще от роскоши пола, мощенного яшмовой плиткой неравной величины, со всеми оттенками цветов, от карминового до пурпурного? Ответ найдется скорее, если воспринимать все эти компоненты не по отдельности, но исходя из того целого, которое создают они совместно и неотъемлемыми частями которого изначально являются.

Непростая задача — добиться того, чтобы видеть все элементы, исходя из сердцевины их единства, когда речь идет о таком законченном произведении искусства, как собор, о котором я сейчас говорил. В самом деле, все напряжения достигают здесь предела с той силой и совершенством замысла, что невольно оставляют нас в каком-то оцепенении, противящемся столь нужной в этот момент проницательности взгляда.

Но достижению такой конкретности восприятия может послужить не только произведение искусства. В субботу, 21 сентября, Владимир Вениаминович повез нас, вместе со своими сыновьями Володиком и Олегом, за Оку, больше чем за сто километров от Москвы, в деревенский дом Ольги Александровны, стоящий на краю деревни Азаров- ки. Здесь мы увидели избу, построенную во времена ее бабушки, в самом начале XX века; в ней Ольга Александровна написала все свои стихи. Одноэтажный деревянный домик, поставленный прямо на земле, в низине, полого сходящей к запруде, образованной неприметной работой бобров. В течение всего лета она живет здесь в одиночестве, видя лишь плодовые деревья сада, разбитого перед домом.

Мы не сразу вошли внутрь. Мальчики играли в длинном саду; мы постояли на солнце, глядя, как за заводью, над которой растут березы, холм поднимается к другим домам деревни. Дом совсем ветхий; бревна, из которых он построен, местами трухлявы. Двери не примыкают плотно, их наличники тоже очень стары.

Поднявшись по четырем дощатым ступенькам, попадаем сначала во что-то вроде прихожей, шириной в пару метров, вытянутой вдоль передней стены избы. Эту прихожую заполняют инструменты, утварь, одежда, шапки для работы в саду, недавно собранные яблоки. По центру — дверь, ведущая в жилье. Сначала очень маленький, почти квадратный, закуток с умывальником и большой раковиной, дальше — печь, мимо нее проходим в главную комнату, с отгороженным помещением в глубине слева, спаленкой и кроватью. Оглядывая эту комнату, сразу понимаешь, что представляет собой эта изба. Прежде того она казалась почти нищей лачужкой. Но только входишь сюда — и все это крестьянское жилище словно светится своей тихой простотой.

Середина дома — печь, вокруг которой обустраивается все пространство. Эта печь похожа на те изразцовые печи, которые можно видеть в германских странах, с тем заметным отличием, что, сделанная из огнеупорного кирпича, она лишь грубо оштукатурена 87. Это очаг, где готовится пища, а зимней порой поддерживается тепло. Поддув производится через низкое маленькое окошко, расположенное сбоку в отводе от небольшой топки, служащей для приготовления пищи. Когда настанет вечер, Ольга Александровна будет протапливать ее, сидя на табурете, как делали (расскажет она нам) ее бабушка Дарья Ивановна, а позднее ее тетя. Своими четырьмя сторонами печь выходит во все четыре помещения, на которые разделено жилье. Как только зажигается огонь, ее оштукатуренная стенка щедро распространяет тепло. Длинная низкая скамейка позволяет посидеть рядом, пока она греет.

Остается описать комнату, в которой сосредоточена жизнь дома, ее совершенные пропорции, ее ориентацию, расположение окон, обстановку, свет, царящий в ней. Вспоминаю, что, вступая в нее, я был остановлен каким- то внезапным волнением перед столь простой и цельной гармонией. Комната в длину несколько больше, чем в ширину. Напротив печи и скамейки — стена с окошками, дающими свет. В углу напротив входа круглый стол, окруженный стульями. В идущей налево от него наружной стене, между углом и спаленкой, — еще одно окно. Окна имеют такие размеры, чтобы впускать больше света и меньше холода. Эти жилища на протяжении веков постепенно приобрели всё то, что позволяет облегчать суровость зим наиболее простыми средствами. Пол из массивных досок приподнят над землей. Довольно небольшая высота комнаты (думаю, что, подняв руку, я мог бы коснуться потолка) по контрасту увеличивает длину и ширину. Таким образом, комната получается одновременно вместительной и уютной, просторной и удобной для жизни, — это те самые тонко противоборствующие напряжения, которые мы обнаружим завтра, осматривая церкви Кремля, и которые опыт Азаровки подготовит нас заново прочувствовать еще более интенсивно.

Чтобы придать завершенность написанному, мне, вероятно, следует сказать, зачем я все это пишу. Я хотел бы как-то отблагодарить наших друзей за то, чем они без счета одаривали нас во время нашего пребывания в России. Вот ради чего я пытаюсь рассказать об увиденном. Если бы мне это удалось, хотя бы в чем-то одном, я смог бы думать, что мы не оказались недостойными гостями.