Вольфрам Айленбергер - Время магов великое десятилетие философии 1919–1929 (без фотографий)

Важность отзыва Кассирера для меня ясна, но ты же видишь, как мой кузен Вильям Штерн с явной враждебностью орудует в Гамбурге. И вокруг Варбурга пока тоже сгустились тучи, никто не знает, чем это кончится. Как только узнаю, чту Кассирер думает обо мне, сразу тебе сообщу (237).

Что Кассирер думал о Беньямине? Хороший вопрос.

ОТКРЫТОЕ МОРЕ

Совершенно невзначай Эрнст Кассирер 30 октября 1927 года дает себе оценку, которая вполне приложима ко всему его философствованию.

«Я могу без малейшего труда выразить всё, что мне нужно», — пишет он жене из Лондона. Без сомнения, можно до бесконечности перекапывать дневники и письма Витгенштейна, Хайдеггера и Беньямина — такой фразы у них не найдешь. Что касается границ языков, границ мира, то Кассирер всегда мыслитель возможного, а не невозможного.

Конкретно это его радостное удивление вызвано тем, что по прибытии в британскую столицу он не испытывает сложностей. Приняв приглашение Кингз-Колледжа, он, ранее никогда в жизни не произнесший ни слова по- английски, в течение нескольких недель до отъезда брал частные уроки. Всего несколько дней спустя, 3 ноября, он с гордостью сообщает жене, что «язык ученых» понятен ему «без труда». Этот философ — сущий гений в применении символов.

Действительно, осенью 1927 года во всем мире вряд ли нашелся бы хоть один человек, который мог бы умело использовать и понимать большее количество языков, чем Эрнст Кассирер. Ведь подлинную задачу своей философии Кассирер видел в разумном освоении и взаимопрояснении как можно большего их числа. Не только английский, французский, санскрит или китайский, но и, прежде всего, миф, религия,искусство, математика, даже техника или право суть для него языки с их всякий раз совершенно особой внутренней формой и мироформирующей силой. Следовательно, цель «Философии символических форм» он видел именно в том, чтобы «направить взгляд во всех направлениях миропонимания» и … найти для каждой из этих форм ее собственный коэффициент преломления. Она [философия символических форм] стремится к установлению особой природы различных преломляющих сред-медиумов; она желает понять организацию каждой из них согласно ее структурным законам (238).

Осенью 1927 года Кассирер предварительно завершил этот проект, закончив первую редакцию третьего тома «Философии символических форм». Каждый так называемый «нормальный человек» по завершении такого дела испытал бы нервный срыв или, по меньшей мере, изрядно захворал. Но Кассирер просто продолжает работу. Единственное, что он позволяет себе этой осенью по случаю завершения своего труда, это вышеупомянутая двухнедельная поездка с лекциями в Англию и Голландию. Без детей и без жены. Тони в сентябре попала под машину и еще не один месяц нуждалась в реабилитации — в частности, — в особой лечебной гимнастике.

С борта пассажирского судна «Нью-Йорк», которое доставит его из Гамбурга в Саутгемптон, Кассирер неоднократно сообщает ей о ходе своего путешествия (239). Уже через несколько минут после заселения в «сказочно роскошную и удобную каюту» он ощущает большой соблазн прямо из Саутгемптона «отправиться в Нью-Йорк». Трудно себе представить, чтобы от Кассирера укрылось едва ли не идеальное аллегорическое соответствие между формой его философского проекта и путешествием на океанском лайнере. Ведь всего несколько дней назад в заключительном пассаже «Введения» к третьему тому своего детища он подчеркнуто уподобил себя любознательному путешественнику по океану символических форм: «Требуется только, чтобы это „путешествие“ включало в себя весь globus intellectualis» [52].

Морские метафоры находятся в философском тренде вовсе не со времен ницшевского призыва к философам: «По кораблям!» Море как вечно подвижное, объемлющее весь земной шар пространство преходящего отлично подходит как символ почти необозримой, неуправляемой динамики современного производства знаний. Тем более что в 1920-е годы связанное с этим, и для культуры — определяющее, ощущение отсутствия почвы под ногами охватывает с одинаковой силой сферы экономики, искусства, политики и науки. Даже физика и логика переживают кризис основ, который упорно не отступает, несмотря на все усилия снабдить строение человеческого знания прочным, свободным от противоречий фундаментом. Вскоре Отто Нойрат, один из ведущих членов Венского кружка — возможно, вследствие разочарования в сеансах Витгенштейна — даст этой философской ситуации такую оценку: Мы словно моряки, которым приходится перестраивать свой корабль прямо в открытом море, не добравшись до дока, где можно разобрать его и заново собрать из наилучших деталей (240).

В ЦЕНТРЕ ЦИКЛОНА

«Преходящее, текучее, случайное» — так Бодлер всего считаные десятилетия назад обозначил главные качества современности — полностью завладело и философией. Не всем протагонистам одинаково легко полностью принять новое ощущение бытия. Если бы подобную жизнь моряка надо было вести постоянно, то штормб и бури лучше, пожалуй, переживать на современном океанском лайнере. Например, похожим на тот, на котором сейчас плывет Кассирер и внутреннее устройство и принципы действия которого он с прямо-таки детским любопытством немедленно принимается исследовать, будто и сам пароход есть не что иное, как очередная символическая форма, а стало быть, и способ быть в мире.

Уже через шесть часов на борту он … осмотрел всё снизу доверху — побывал и в третьем классе, и быстро приобретенный там «друг» показал и рассказал мне всё до малейших деталей. Здесь тоже, при всем резком контрасте с немыслимой роскошью первого класса, всё устроено удобно и в лучшем виде.

Кассиреру даже в голову не приходит, что, осмотрев третий класс, он все-таки видел еще не все предлагаемые на судне спальные места, и никаких вопросов о «зайцах» или крысах на камбузе он тоже не задает. Для других наблюдателей, его современников, например для Бертольта Брехта, океанский пароход — это образцовая сцена, наглядно показывающая типичные для этой эпохи социальные различия между «верхней и нижней палубой» (241). Кассирер же слушает своего «друга» и, к всеобщему успокоению, подытоживает: в принципе, всё в наилучшем порядке!

Сам он помещается «почти в самой верхней части судна», куда его «доставляет лифт». Путешествуя «наверху», он описывает свои ощущения как «совершенно нереальные», ведь судно скользит «с таким спокойствием», что «порой совершенно теряется ощущение, что находишься в движении».

Даже когда ночью над Северным морем бушует шторм, такой лютый и могучий, что «все близкие друзья, чуть не плача, названивают по телефону» домой Тони Кассирер, ее супруг в очередной раз являет собой хрестоматийный пример экзистенциальной выносливости: