Вольфрам Айленбергер - Время магов великое десятилетие философии 1919–1929 (без фотографий)

Близких контактов и связей в советской столице у него, правда, маловато, да и русским языком он фактически не владеет. Поэтому, кроме Аси, единственным его доверенным лицом станет театральный критик д- р Бернхард Райх — Асин спутник жизни. За годы в Москве Райх стал признанной величиной в театральном мире и — как член Ассоциации пролетарских писателей — официальным функционером государственного аппарата именно в том плане, в каком Беньямин рисует себе возможную экзистенциальную альтернативу.

В солидарном единстве оба в первые дни сидят каждый вечер у постели Аси, приносят крайне капризной больной то пирожные или чай, то шали или мыло, то журналы или книги. Эти часы они, по инициативе Райха, проводят прежде всего за игрой в домино. Хотя с самого начала Беньямин ни на минуту не остается наедине с Асей, на первых порах он делает хорошую мину. Тем более что Райх в остальное время щедро знакомит его с центром города, театрами и культурными учреждениями столицы.

Здесь Беньямин, человек «оптического» склада, должен сперва перестроить свою технику видения, и не только оттого, что окна «неотапливаемых трамваев» при температурах ниже минус двадцати постоянно замерзают. В первую очередь, ходьба по «совершенно обледеневшим улицам», учитывая узость московских тротуаров, требует от него такой сосредоточенности, что на прогулках он почти не смотрит по сторонам. Тем не менее, впечатления с первого же дня оказываются настолько сильными, что он способен, кажется, запечатлеть их лишь в форме постоянных дневниковых записей (228): сани вместо автомобилей, трухлявые летние виллы вместо многоэтажных домов, по виду и краскам столь же пестрые и разномастные, как и кишмя кишащие уличные торговцы и нищие; монголы в обтрепанных шубах, китайцы, продающие бумажные веера; жующие табак татары на каждом уличном углу, над ними гигантские плакаты с революционными лозунгами или портретами Ленина; на левом берегу Москвы-реки между церковью и какой-то стройкой маршируют туда-сюда красноармейцы, прямо у них под ногами играют в футбол дети, обутые в худые валенки…

Сгущение увиденного в «фигуры мысли» до поры до времени подождет. Ведь … здесь всё строится или перестраивается, и почти каждый миг ставит критические вопросы. Напряженности в общественной жизни — большей частью они носят прямо-таки теологический характер — настолько велики, что невообразимо перекрывают всё приватное… И совершенно непредсказуемо, чту в России будет дальше. Может быть, действительно социалистическое сообщество, может быть, что-то совсем другое. Борьба, которая это решит, идет не прекращаясь (229).

Этой зимой, почти через три года после смерти Ленина, Сталин, окончательно оттеснивший Троцкого, пришел к власти. Социалистический эксперимент принимает, таким образом, тоталитарный оборот. Всего за каких-то десять лет его жертвами падут миллионы советских граждан — в результате депортаций, чисток, ссылок, пыток и принудительных работ в ГУЛАГе. Языческий ужас, который даже спустя множество лет всё еще осмысливается в теологических категориях.

Обо всем этом турист Беньямин еще не знает, да и Райх тоже пока не догадывается. Хотя он в первый же вечер сообщает гостю, как сильно его тревожит «реакционный поворот партии в делах культуры». Конкретная возможность мгновенного поворота от одной крайности к другой в Москве 1926 года — жизненное ощущение, которое захватывает и пугает всех и вся, вплоть до высших партийных кругов. Вместо эмансипирующей решимости и радикальности эта констелляция радикальной неуверенности, как замечает и сам Беньямин, питает, скорее, склонность к богобоязненному фатализму:

Ничто не происходит так, как было назначено и как того ожидают, — это банальное выражение сложности жизни с такой неотвратимостью и так мощно подтверждается здесь на каждом шагу, что русский фатализм очень скоро становится понятным (230).

Но в данный момент, глядя на вещи со светлой стороны, всё еще открыто, всё ново, всё в революционном движении. Уже на четвертый день Беньямин безнадежно утомлен — Ася поссорилась с Райхом из-за каких-то квартирных дел, — он сидит в гостинице: «Я читаю в своей комнате Пруста, поглощая при этом марципан» [48].

Жилищные проблемы в Москве — по ощущению Беньямина, Москва уже тогда была «самым дорогим городом в мире» — словно бы вообще определяют всю жизнь. И он, живя в гостинице, вскоре чувствует это на себе. Подселенная государством в квартиру д-ра Райха жиличка оказывается явно душевнобольной, отчего Райх большую часть оставшегося времени квартирует в номере Беньямина. Громко храпя, он ночует на кровати. Беньямин — в кресле, которое специально для этой цели добыла Ася. Хотя, возможно, это просто тактический маневр. Но в означенных обстоятельствах Беньямину-сопернику вообще нечего и думать о по-настоящему приватных минутах с Асей. Как раз в подобных любовных треугольниках приватное становится средством политики силы.

АД ДРУГОГО

За восемь недель пребывания Беньямина в Москве его записки становятся документом отношений, которые настолько абсурдны в своей основе и настолько мучительны в своем развитии, что по сей день производят на читателя прямо-таки душераздирающее впечатление. «Московский дневник» — вечный урок того, на какие взаимные унижения способны даже хорошие, добрые люди во имя якобы разделенной любви: Ася ссорится с Райхом, Райх с Беньямином, Беньямин с Райхом, Ася с Беньямином. Поводы самые разные: от выкроек вечерних блузок, подтекающих кранов, нехватки наличных денег и предположительной одержимости карьерой до покинутости, угрожающей Асиной дочери Даге в государственном интернате на окраине города. Но отчаяннее всего спорят они о роли писателя при коммунизме, о новой постановке Мейерхольда, о пьесах Булгакова, о финальной сцене «Метрополиса» [49]или же о вопросе, как часто в статье о Гёте для Советской энциклопедии можно употребить понятие «классовая борьба». Порой они вообще целыми днями не разговаривают, не раз страдают сердечными приступами — только затем, чтобы на следующий вечер опять вместе сидеть на первом ярусе в театре. Беньямин, конечно, и на сцене не понимает ни слова, но ему шепотом синхронно переводят на ухо, так что он в курсе происходящего. В особенно хорошие вечера при этом случается и поцелуй. Правда, только если Асе хочется, и благовоспитанная дама куда- нибудь сплавляет Райха. То есть — почти никогда.

Место по-настоящему знаешь только тогда, когда пройдешь его в как можно большем количестве направлений. На какую-нибудь площадь нужно вступить со всех четырех сторон света, чтобы она стала твоей, да и покинуть ее во все стороны тоже (231).