Роджер Скрутон - Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых [litres]

В 1976 г. он опубликовал первый, вводный, том «Истории сексуальности», где обрисовал вполне предсказуемое, с точки зрения своих читателей, представление, состоявшее в том, что разницу между нормальным и ненормальным сексуальным поведением и понимание сексуальной активности как внутренне «проблематизированной» следует объяснять с точки зрения преобладающих структур господства [Foucault, 1978; Фуко, 1996]. В интеллектуальном плане книга шла ненамного дальше «Святого Жене», но обещала трехтомное продолжение, призванное выяснить: «как, почему и в какой форме половая активность конституировалась в качестве моральной области? Откуда это этическое отношение, эта забота?» [Foucault, 1984 а , p. 16; Фуко, 2004, с. 17].

К тому времени когда стали выходить обещанные тома, Фуко уже страдал от СПИДа и начал стряхивать с себя личину enfant terrible . Глубокое впечатление произвело на него польское движение «Солидарность». Не только потому, что произошла первая настоящая революция рабочего класса, но и потому, что борьба велась против коммунизма за национальную идентичность. Фуко высказывался в поддержку «Солидарности» и тщетно пытался оказать влияние на правительство Франсуа Миттерана, чтобы оно приняло меры против коммунистических властей в Польше. И во втором, и в третьем томах «Истории сексуальности» он начал писать по-новому, тщательно изучая интересующие его древние тексты и ссылаясь в каждом пункте на работы других исследователей. Во втором томе под названием «Использование удовольствий» Фуко анализирует ряд древних текстов, посвященных половому влечению, стремясь в первую очередь – о чем говорит само название книги – установить, что первичным сексуальным феноменом является удовольствие . Однако тексты, которые он изучал, были вовсе не о сексуальном удовольствии . Греки и римляне рассматривали половой акт, как и отношения, делающие его возможным, с точки зрения того, как в них формируется или символизируется его или ее социальное положение. Поэтому секс был внутренне «проблематизирован». К первому импульсу желания незаметно примешиваются понятия чести и добродетели, и даже отношения между мужчинами и юношами заставляют тех, кто их практикует, задуматься, как отличить достойный способ наслаждения от бесчестного. Насчет чего Платон утверждает, что элемент чувственного удовольствия должен быть преодолен и вытеснен желанием воспитывать [Foucault, 1984 a , p. 235–236; Фуко, 2004, с. 356–357].

В третьем томе, «Забота о себе», Фуко утверждает, что в Древнем мире половая активность, поначалу понимавшаяся как символ социального статуса ее участников, постепенно «приватизировалась», чтобы перейти под управление «заботы о себе». В этом, по его мнению, состоит источник растущего внимания к чистоте, девственности и верности в браке. Но, как он признает, «забота о себе усиливается прямо пропорционально повышению статуса ближнего» [Foucault, 1984 b , p. 175; Фуко, 1998 a , с. 162]. И к концу книги читатель узнает, что секс в мире Плиния и Плутарха был не об удовольствии и еще меньше о власти и господстве, а о взаимозависимости и заботе о детях. Конечно, Фуко не выводит из этого никаких моральных уроков. Он занимает отстраненную позицию, как будто наслаждение оставалось все-таки основным предметом сексуального поведения, а социальные структуры выступали запутанными лабиринтами, через которые людям приходилось пройти, чтобы наконец достичь его. Но в его манере письма заметны колебания, осмотрительность и отсутствие былой агрессии. И принимая всерьез положение женщин и детей, он подходит к осознанию истины, которая состоит в том, что не власть, а любовь правит миром.

То, что впечатляет в этих поздних работах, – это «нормализованный» Фуко. Его владение языком, увлечение древними текстами и историей, его яркое воображение и прекрасный стиль – все это было наконец использовано по делу, чтобы отдать дань уважения человеческому состоянию и перестать искать скрытые структуры за его внешними проявлениями. Этому способствовало то, что он писал о Древнем мире и разбирал произведения авторов, которые не могут быть так просто отвергнуты или разоблачены как «буржуазные». А также то, что Фуко к этому времени «был ограблен реальностью» и получал лечение в институте, над которым когда-то издевался за обычай сталкивать его обитателей с «истиной» их состояния.

Лишь когда Фуко столкнулся с «истиной» своего состояния, он наконец вырос. Вслед за Сартром он спустился в ад, где живет Другой. Но он осознал и свою инаковость и вернулся в реальный мир с готовностью принять его. И читая эти поздние работы, я постоянно возвращался к мысли о том, что воинствующее левачество Фуко было не критикой действительности, а отказом признать: несмотря на все ее несовершенство, нормальность – это все, что у нас есть.

После войны в тогдашней Западной Германии университет находился в кризисе, и вопрос о том, чему учить и как, был насущной проблемой всех серьезных ученых. Отчасти именно через университеты нацизм отравлял молодые умы, и было понятно, что ко всем, кто получал или сохранял академические посты в годы гитлеризма, следует относиться с подозрением. Иногда это было оправданно. Так, печально известный случай Мартина Хайдеггера заставляет нас помнить о том, что даже великий философ, когда пробьет его час, может связать судьбу с силами разрушения.

Свяжи Хайдеггер свое огромное эго с целями международного социализма, он был бы удостоен такого же обеления, что и Сартр, Мерло-Понти, Хобсбаум и другие апологеты ГУЛАГа [61] Оправдание Морисом Мерло-Понти советских показательных процессов и исправительно-трудовых лагерей было опубликовано под заголовком «Гуманизм и террор» в 1946 г. . Но дело национал -социализма нельзя было извинить так легко, и в случае Хайдеггера грех отягчался как раз тем, что его привлекал именно националистический , а не социалистический аспект догмы. Тем не менее по-своему этот философ внес подлинный и самобытный вклад в интеллектуальную традицию немецкого университета. Поэтому было необходимо найти какой-то альтернативный источник идей и аргументации, чтобы обосновать его изгнание.

Учебный план, расписание, рекомендованная литература – все было обеззаражено, а лубочные идолы национал-социализма скинуты со своих пьедесталов на то дно, с которого поднялись. На их место пришел новый идол – марксистский гуманизм предвоенной Франкфуртской школы. Поначалу идол был грубовато отделан – материалами, спешно вывезенными из США в период предвоенной неразберихи. Постепенно, однако, процесс отделки совершенствовался. И наряду с послевоенным бумом немецкой промышленности появился новый франкфуртский интеллектуал, гладкий, безукоризненный и, также как и BMW , поставляемый со множеством дополнительных опций, каждая из которых отличалась технической безупречностью и показателями, превышающими французские и английские аналоги. Типичным представителем этих функционально безупречных левых бюрократов в ФРГ был Юрген Хабермас. Он родился в 1929 г. в семье национал-социалистов и учился в Гёттингене и Бонне. Потом примкнул к Институту социальных исследований во Франкфурте-на-Майне и в конце 1950-х годов стал ассистентом интеллектуального лидера Франкфуртской школы в то время – Теодора Адорно. В 1964 г. его назначили профессором во Франкфуртском университете имени И.В. Гёте. С тех пор Хабермас занимает почетные должности в университетах по всему миру. На факультетах социологии, философии, литературы и политической науки хорошо знают и читают его труды, представляющие собой бесконечные, навевающие сон попытки синтеза вклада современных философов и социологов в консенсусную политику посттоталитарных левых. Восхваления Хабермаса не окончились присуждением ему Гегелевской премии в 1976 г. в Штутгарте, и он продолжал получать похвалы за свои книги, имевшие в Германии редкий успех и издававшиеся в роскошных переплетах для дорогих гостиных. Мало кто читал эти книги от корки до корки; еще меньше тех, кто по прочтении помнит, о чем в них говорилось. И тем не менее несколько чаще, чем строчки из Шекспира появлялись бы у макаки за печатной машинкой, интересные идеи попадаются и среди макулатуры, написанной Хабермасом. Поэтому в любом обзоре немецкого левого истеблишмента они должны рассматриваться всерьез.