Роджер Скрутон - Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых [litres]

Понятие «овеществление» ( Versachlichung или Verdinglichung ) позаимствовано из «Капитала» наряду с теориями фетишизма товара и капитала, которые используются, чтобы обобщать. Эти интеллектуальные приемы играли у Маркса второстепенную роль. Лукач, однако, делает их основными инструментами своей антикапиталистической критики. Согласно Марксу, капитал – это «не вещь, а общественное отношение между людьми, опосредованное вещами» [Маркс, 1960, с. 775]. Однако капитал выступает как объективная сила , которая действует независимо от «социальных отношений», из которых проистекает. Приписывать эту силу сущности, называемой «капиталом», – означает пасть жертвой фетишизма. То есть наделять чисто человеческими способностями неодушевленные объекты: долговые обязательства, машины и деньги.

Самая пагубная форма этого фетишизма, наиболее полно маскирующая социальную реальность капиталистического производства, связана с процентом. По мнению Маркса, при капитализме последний предстает

как собственный продукт капитала, как нечто первоначальное, а прибыль, превратившаяся теперь в форму предпринимательского дохода, – просто как всего лишь добавок, придаток, присоединяющийся в процессе воспроизводства. Здесь фетишистская форма капитала и представление о капитале-фетише получают свое завершение… [В капитале, приносящем проценты, ] мы имеем иррациональную форму капитала, высшую степень искажения и овеществления производственных отношений; форму капитала, приносящего проценты, простую форму капитала, в которой он является предпосылкой своего собственного процесса воспроизводства; перед нами способность денег, соответственно товара, увеличивать свою собственную стоимость независимо от воспроизводства, т. е. перед нами мистификация капитала в самой яркой форме… такой форме, в которой уже невозможно узнать источник прибыли и в которой результат капиталистического процесса производства, отделенный от самого процесса, приобретает некое самостоятельное бытие [Маркс, 1961, с. 431–432].

Эмоциональная сила, лежащая в основе текста Маркса, очевидна, чего нельзя сказать об аргументации. Именно эта сила побуждает Лукача заимствовать терминологию Маркса. «Овеществление», «отчуждение» и «фетишизм» становятся главными пороками капиталистической системы.

Помимо «фетишизма капитала» существует также «товарный фетишизм», мистифицирующий человеческие отношения на рынке и скрывающий эксплуатацию, на которой зиждется товарное производство. Жертва товарного фетишизма воспринимает товары как наделенные особой властью, вступая в отношения обмена будто под влиянием автономных и объективных законов. С этой точки зрения товары действительно имеют власть над человеком, который фетишизирует их и начинает видеть себя управляемым внутренне присущей им магией. При капитализме человек также является товаром, подлежащим обмену в соответствии с «объективными» законами системы. Поэтому Лукач утверждает, что «объективный» мир фетишизирован, а субъективная реальность «овеществлена». Объекты гордо выстраиваются, будто наделенные силой воли, подчинившей себе окружающую действительность, тогда как человеческий субъект сведен к статусу вещи, направляемой в своем движении «объективными» законами рынка:

Причем это верно, как в объективном, так и в субъективном плане. Верно в объективном плане, поскольку возникает мир готовых [ fertig ] вещей и вещных отношений (мир товаров и их движения на рынке), чьи законы хотя мало-помалу и познаются людьми, но и в этом случае противостоят им как непреодолимые самостийные силы. Их познание, стало быть, может быть использовано индивидом к собственной выгоде, но и тут ему не дано своей деятельностью оказать активное влияние на реальный ход событий. Это верно и в субъективном плане, поскольку при сложившемся товарном хозяйстве человеческая деятельность объективируется по отношению к нему самому, становится товаром; она подчиняется чуждой человеку объективности естественных законов общества, т. е. должна совершать свое движение так же независимо от людей, как и любая другая потребительная ценность, ставшая товаровидной вещью [ Warending ] [Lukács, 1971, p. 87; Лукач, 2003, с. 183].

Тот же неумолимый процесс капиталистического производства обусловливает дальнейшую специализацию труда и, следовательно, фрагментацию субъекта – его разделение на отдельные навыки и функции и поглощение его жизни определенным умением, определяющим его ценность как товара. По словам Лукача, эта фрагментация труда превращает производство в своего рода созерцание. Как простой зубчик в машине, доминирующей над ним и контролирующей его, рабочий теряет статус человека и занимает по отношению к своему поведению чисто созерцательную позицию анатома, изучающего работу тела [Ibid., p. 89; Там же, с. 185].

Благодаря постоянному повторению таких аргументов Лукачу удается убедить себя в том, что фетишизм, отчуждение и овеществление определяют духовное состояние капиталистического общества. Они проявляются в порабощении рабочей силы, вырождении искусства и языка, извращении сексуальных отношений – короче говоря, в универсальном отделении человека от его сущности. Такие «прозрения» предполагают, что страдания и пороки человечества не требуют никакого другого объяснения, кроме существования капиталистической системы. Но эти заключения не являются результатом серьезной работы, а представляют собой более или менее схематические переложения «классической немецкой философии», в частности драмы «субъекта и объекта», которая впоследствии возымела такой сильный эффект в Париже. Понять, что имеет в виду Лукач, можно, вернувшись к корням, а точнее, к «классической немецкой философии».

Кант утверждал, что как субъекты мы, по существу, свободны и реализуем свою свободу сообразно с практическим разумом, который является источником категорического императива, мотивирующего и обосновывающего наше поведение. Гегель согласился с этим, но последовал за Фихте, утверждая, что субъект не абсолютно дан, а, скорее, порождает сам себя посредством процесса отрицания и «определения» ( Bestimmung ). Субъект осознает себя, тем самым обретая свободу, только через последовательное полагание объектов, отличных от себя и обеспечивающих ему поле деятельности. Этот процесс самоопределения ( Selbstbestimmung ) является социальным: я осознаю себя через отношения с другими, у которых отвоевываю себе свободу. Из «борьбы не на жизнь, а на смерть» каждый из нас может выйти как господином, так и рабом. Раб – это просто объект для господина. Однако, по мнению Гегеля, господин также становится объектом для себя самого, будучи отделен от мира действия постоянным посредничеством раба и вынужденный занимать чисто созерцательную позицию по отношению к собственному существованию. Истинная свобода приходит только с восстановлением единства между созерцанием и действием и преодолением антагонистических отношений, лишающих господина и раба признания, которого они жаждут.