Роджер Скрутон - Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых [litres]

Разумеется, если мыслить рационально, теория «овеществления» не более способна на создание политической повестки, чем любая другая романтическая критика частной собственности. Ибо какова альтернатива? При каких условиях человек освободится из тюрьмы «овеществленного» сознания и как их достичь? В частности, почему общественная, или «социалистическая», собственность будет радикально другой? В чем на самом деле социалистическая критика капитализма продвинулась дальше кантовской формулировки греха суетности?

Обратимся к словам Канта: «В царстве целей все имеет или цену , или достоинство . То, что имеет цену, может быть заменено также и чем-то другим как эквивалентом ; что выше всякой цены, стало быть не допускает никакого эквивалента, то обладает достоинством» [Kant, 1998, p. 42–43; Кант, 1994, с. 212]. Каким образом марксистская критика капиталистического обмена перевела эту моральную максиму на язык реальной политики? Характерная для метафизики терминология, связанная с отношениями «субъекта» и «объекта», действительно оживила риторику социализма. Причем до такой степени, что «овеществление» стало модным словечком в Париже в мае 1968 г. Но последующие обсуждения этого термина в New Left Review ничего не добавили к этой риторике, кроме псевдотеории: угрюмых интеллектуальных блужданий вокруг таинственной святыни [65] Обсуждение фактически было начато Питером Л. Бергером, Стенли Пулбергом и Беном Брюстером (New Left Review. 1966. Vol. 35. Jan. – Feb.). . Совершенно неубедительное наблюдение, выраженное в терминах субъекта и объекта, смогло завоевать самое серьезное уважение. Заявление Маркса о том, что «для бюрократа мир есть просто объект его деятельности» [66] Маркс К. 1955. К критике гегелевской философии права // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 1. М.: Госполитиздат. С. 273. Скрутон по-своему цитирует это место сочинения Маркса. В его версии эта фраза звучит скорее так: «Бюрократ относится к миру лишь как объект своей деятельности». – Примеч. пер. весьма характерно. Оно банальное, снобистское и несколько претенциозное, поскольку подразумевает, что тот, кто больше времени проводит в читальном зале Британского музея, является объектом в меньшей степени. Эрих Фромм – продукт Франкфуртской школы, способствовавший значительной вульгаризации марксистского гуманизма, – согласился с этим замечанием как с «глубоким определением», из которого, по-видимому, вытекает вся мораль [Fromm, 1956, p. 127; Фромм, 2005, с. 150] [67] Критику риторики, связанной с «объективацией» и «отчуждением», и полезное напоминание гегелевского тезиса о том, что человек действительно может существовать и быть счастливым, только если выбросит себя в мир и станет для себя самого предметом познания и преодоления, см.: [Plessner, 1969]. .

Лукач не лучше своих последователей: он тоже считает, что теорией овеществления все сказано . Так что больше не нужно погружаться в изучение того, как функционирует капитализм. Зверь был предан анафеме, осталось только избавить его от страданий, да и нас тоже. Но где искать альтернативы? Коммунистические убеждения Лукача основываются на любопытном прибавлении к теории. Оно должно если и не оправдывать слепую веру, то освещать пропасть, зияющую под ней. Согласно Лукачу, овеществленное сознание буржуазии сводит на нет человеческое действие и препятствует подлинным переменам, поскольку представляет социальный мир скованным неумолимыми «объективными» законами. До тех пор пока мы остаемся в рамках буржуазного мышления, мы привязаны к капиталистическому status quo и не способны не то что нацелиться на общественное состояние, которое развеет туман неведения, но даже представить его.

Однако в капиталистической ночи зреет альтернативное сознание, сознание пролетариата, обладающее уникальной эпистемологической привилегией. В силу своей близости к процессу производства рабочие способны прий-ти к «осознанию общественного характера труда» посредством «все большей конкретизации и преодоления абстрактной всеобщности формы проявления общественного принципа» [Lukács, 1971, p. 171; Лукач, 2003, с. 256]. Получается, что

познание, достигаемое с позиции пролетариата, объективно является более высоким в научном плане, ведь методологически оно включает в себя разрешение тех проблем, над которыми напрасно бились величайшие мыслители буржуазной эпохи, а содержательно – адекватное историческое познание капитализма, которое должно остаться недостижимым для буржуазного мышления [Ibid., p. 164; Там же, с. 249].

Лукач отводит этой идее очень много места в своем чрезмерно сером тексте. Но во что он приглашает нас поверить? По-видимому, в отличие от буржуазии «даже в “ложном” сознании пролетариата, даже в его серьезных заблуждениях содержится интенция на верное » [Ibid., p. 72; Там же, с. 169]. Поэтому, чтобы понять свое положение, нужно увидеть его глазами рабочего.

Кто же тогда должен быть авторитетом – умеющий ясно излагать мысли выходец из настоящего рабочего класса? Дэвид Герберт Лоуренс, Джозеф Конрад, Луи-Фердинанд Селин? «Не смешно!» – говорит Лукач, который многие страницы посвящает анафеме таких контрреволюционных лакеев буржуазии. Похоже, пролетарское мышление нельзя обнаружить в трудах писателей из рабочего класса, только в марксистской классике. Обетованный метод – это диалектика, которую Фихте завещал Гегелю, Гегель – Фейербаху, Фейербах – Марксу и Энгельсу, а те – Ленину и Лукачу. Но разве Маркс когда-нибудь утруждал себя физической работой? Или владевший фабрикой Энгельс? Или Ленин, интеллектуал в изгнании? Или сам Лукач – потомственный барон Австро-Венгерской империи, наследник банкирского богатства, ученый, эстет и вечный заговорщик в среде правящих элит? Пролетарский ли он мыслитель? Посмотрите, какое средство от овеществления он предлагает:

…его преодоление по своей форме не может быть ничем иным, нежели непрерывной тенденцией, постоянно возобновляемым стремлением осуществить практический прорыв овеществленной структуры наличного бытия посредством конкретного соотношения с конкретно проявляющимися противоречиями совокупного развития, посредством осознания имманентного смысла этих противоречий для совокупного развития [Lukács, 1971, p. 197; Лукач, 2003, с. 279].

Разве это высказывание пролетария? «Не заливай, приятель!»

На самом деле все еще хуже, чем кажется на первый взгляд. Дело не только в том, что пролетариат ассоциируется с марксизмом. Любой современный мыслитель, который не согласен с каким-либо критическим постулатом марксизма, осуждается как «буржуазный». В то же время каждого настоящего марксистского писателя называют «пролетарием». На самом деле эти термины вообще не обозначают никаких социальных классов, а являются словами-паразитами. Просто присваивая ярлык «буржуазный» любому человеческому злу, а наименование «пролетарский» – благу, Лукач воображает, что вооружился безупречным инструментом цензуры. Более того, он дает понять: пролетариат, который исторически заявлял о себе устами буржуазных интеллектуалов, таких как Маркс и Энгельс, теперь делает это только через Коммунистическую партию, которая является его официальной церковью. Только в партии с ее организованной структурой достигается единство между теорией и практикой. Таким образом, «великое достижение русского большевизма заключается в том, что впервые после Парижской коммуны он объединил в себе сознание пролетариата и его всемирно-историческое самопознание» [Lukács, 1975, p. 36].