Роджер Скрутон - Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых [litres]

Кипящий поток бессмыслицы течет меж защищенных стен, на которых вырезаны несмываемые сообщения. В них говорится, что мир находится в руках капиталистического Другого и ожидает великого События освобождения – революции, которая будет призвана новой, заклинательной литературой. Не имеет значения, из какого источника берутся эти заклинания: из топологии, квантовой механики, теории множеств. Сгодится все, пока служит для устрашения врага. Этот враг – сомневающийся, колеблющийся, не признающий то, что должен, а именно что призыв к действию уже звучит.

Это, на мой взгляд, имеет место в отрывках наподобие следующего:

[Речь-заменитель] руководит распределением примечательных точек в Идее; решает, каким способом должен быть продолжен ряд от особой точки к регулярным точкам, вплоть до другой особой точки, и какой именно; она определяет, являются ли полученные в Идее ряды сходящимися или расходящимися (таким образом, есть обычные особенности, соответствующие схождимости рядов, и примечательные особенности, соответствующие их расхождению). Оба способа речи-заменителя, входящие одновременно в определение условий задачи и соответствующий генезис случаев решения, являются, с одной стороны, уточнением корпуса присоединений , а с другой – конденсацией особенностей . С одной стороны, действительно, мы должны посредством постепенного определения условий найти присоединения, дополняющие исходный корпус задачи как таковой, т. е. разновидности множества во всех измерениях, фрагменты будущих или прошлых идеальных событий, тем самым обеспечивающие решаемость задачи; мы должны закрепить способ, при котором они присоединяются или пересекаются с исходным корпусом. С другой стороны… [Deleuze, 2004, p. 239; Делёз, 1998, с. 234].

Играя роль пытливого философа, Эдриан Мур прикладывает ухо к земле рядом с этим бессвязным и самодовольным изложением и слышит еще один голос. Он принадлежит метафизику, размышляющему о том, таков ли мир, каким кажется, и на самом ли деле здравый смысл является способом «производства смысла». Но у него необычное, если не сказать эксцентричное, прочтение. Согласно массе комментаторов (а их действительно масса), Делёза нужно почитать как пророка. Его тексты заперты в самих себе и своими синтаксическими кандалами предлагают ключ к освобождению. С их помощью вы можете выйти за пределы старого мира западной мысли в новый мир желания. Вы становитесь ТбО, великим Псевдо-Дионисием, который через бесконечное повторение восторжествует в Настоящем. Таких читателей не удивит продолжение процитированного выше отрывка:

У каждой Идеи есть как бы два лица, любовь и ярость: любовь – в поиске фрагментов при постепенном определении, сцеплении идеальных корпусов присоединения; ярость – в конденсации особенностей, посредством идеальных событий определяющая назревание «революционной ситуации», взрывающая Идею в актуальном. В этом смысле Идеи были у Ленина [Ibid.; Там же, с. 234–235].

Коснувшись базиса, так сказать, реальной повестки дня, текст перебегает затем от дифференциального исчисления к лингвистике, соссюровскому утверждению о том, что «в языке нет ничего, кроме различий», фонологии и работам Гюстава Гийома. Он устремляется все дальше и дальше, не останавливаясь для определения сути дела и привлекая понятия и специальные термины, сильно не настаивая на том, что их смысл что-то значит.

Иногда возникает неожиданный и захватывающий парадокс. Например, нам говорят, что «Идея не знает отрицания». Мы узнаем, что «по своей природе задачи ускользают от сознания, сознанию свойственно быть ложным сознанием» [Deleuze, 2004, p. 258–259; Делёз, 1998, с. 254–255]. И поскольку эти намеки делаются в процессе одобрения аргументации «Капитала» (без объяснений), предполагается, что читатель примет их как очевидные. Однако отступите от них, и вы непременно удивитесь. Если проблемы по своей природе ускользают от сознания, то как Делёз мог осознать это? Неважно, ведь «трансцендентный объект способности общительности – революция. В этом смысле революция является общественной силой различия…» [Ibid.; Там же, с. 256]. Вот в такие внезапные моменты ясности и раскрывается настоящая повестка. Возможно, навостренное ухо Эдриана Мура правильно расслышало в теории «различия» ответ на метафизику тождественности, занявшую столь безопасную позицию в аналитической философии. Но последователей Делёза это не заботит. Их волнует лишь обещание, что «различие» повлечет за собой революцию. А бесконечные непроницаемые формализмы, которые приводятся в пользу этого, заклинают интеллектуальное поражение капиталистического врага.

Из делёзовской машины абсурда вышел новый академический стиль, который отличается синтаксисом без семантики. В нем неизменны повороты фраз, подразумевающие глубокую концентрацию, и напряжение на пределах абстрактной и математической мысли. Когда появляется реальная идея, она выбивается из общего хода рассуждений, будучи лишена оснований, сведена к россыпи вырванных из контекста технических деталей [100] Если нужен пример, посмотрите безумные размышления о символе dx : [Deleuze, 2004, p. 217; Делёз, 1998, с. 212]. . Так, стиль позволяет мысли и недомыслию конкурировать на равных, используя одни и те же фразы и структуры аргументации. Привилегии, которыми раньше пользовались истина, достоверность и рациональная аргументация, отменены одним махом, и теперь есть материалы, которые позволяют построить впечатляющую научную карьеру ни на чем. Более того, как бы она ни складывалась, одно можно сказать наверняка: придерживаясь левых взглядов, вы боретесь за правое дело (что бы под этим ни подразумевалось), и это вас оправдывает. Следовательно, вы защищены от серьезной критики. Ваш академический дискурс – это на самом деле игра, самовыражение, jouissance . Важно то, за кого вы, а уж тут вы все делаете правильно, находясь под защитой своего академического звания и являясь достойным получателем налогов, выплачиваемых буржуазией.

Парижская машина абсурда производила обстрел буржуазной культуры, перебрасывая глыбы непроницаемого новояза через крепостные стены на главную площадь осажденного города. Идея состояла в том, чтобы искоренить саму возможность диалога, лежащую в основе гражданского общества. Утонченные идеи относительно закона, конституции и гражданского порядка, способы, которыми люди договариваются о правах и обязанностях, проявляют уважение к оппонентам и достигают компромисса, подверглись бомбежке матемами, были «детерриториализированы» и погребены под обломками великого События. В битве, продолжающейся уже около века, за овладение культурой посредством определения интеллектуальной жизни как исключительной прерогативы левых наступил переломный момент.