Роджер Скрутон - Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых [litres]

Журнал заявил о себе в полный голос в 1968 г., когда Перри Андерсон опубликовал в нем объемную статью с нападками на старую британскую культуру, которая и сделала ему имя. В этой работе, озаглавленной «Элементы национальной культуры» [Anderson, 1968], он исследовал всю «официальную» культуру послевоенной Британии и осудил ее как культуру реакции, посвященную охранению обломков разрушенного социального порядка и непримиримо враждебную к нарождающейся культуре революционной элиты.

Андерсоновский диагноз культурного упадка Великобритании прост:

Культура британского буржуазного общества организована вокруг отсутствующего центра – тотальной теории о самой себе, которой должна была выступать либо классическая социология, либо национальный марксизм. Динамика социальной структуры Англии, прежде всего несформированность мощного революционного движения рабочего класса, объясняет эту задержку в развитии [Ibid., p. 56].

Этот тезис был подхвачен другими, особенно Терри Иглтоном. Но обратите внимание на следующее: здоровье культуры может быть обеспечено только за счет «тотальной теории о самой себе». Неясно, насколько это применимо к здоровым культурам прошлого. Но вот то, что это не подходит к нашей собственной, совершенно очевидно. Наша культура задушена теориями о самой себе. Никогда прежде не было такого количества теорий и нас столь усердно не пичкали ими те, кто не может внести никакого реального вклада в предмет своего изучения. И почему наша «тотальная теория» должна быть марксизмом? Разве он помог культуре России, Польши, Китая или Вьетнама?

Впрочем, в своей статье Андерсон обеспокоен не столько предложениями по исправлению ситуации, сколько интригующими симптомами упадка. Благодаря отсутствию у нас марксистской теории «белая эмиграция прокатилась по ровным просторам английской интеллектуальной жизни, захватывая сектор за сектором, пока в этой традиционно замкнутой культуре не начали доминировать экспатрианты разного калибра». Красные эмигранты (Брехт, Лукач, Хоркхаймер, Маркузе) отправились туда, где обосноваться было проще (например, в Россию). Те же, кого получили мы, были худшими буржуазными лакеями, которые были вытеснены сначала нацизмом, а затем, с «победой коммунизма в Восточной Европе», бежали в Великобританию в поисках вожделенного реакционного порядка. Наша ослабленная культура сразу была захвачена ими: философия – Витгенштейном, антропология – Малиновским, история – Нэмиром, «социальная теория» – Поппером, политическая теория – Берлином, эстетика – Гомбрихом, психология – Айзенком, а психоанализ – Мелани Кляйн.

Доводы в подтверждение этого тезиса прозвучали совсем неубедительные. Британская философия стольким же обязана Витгенштейну, скольким Расселу и Остину. Британская историография в долгу перед Нэмиром так же, как перед Тойнби, Тоуни и Тревор-Ропером. Вклад Кляйн в британский психоанализ не меньше, чем Боулби и Винникотта, и т. д. Но Андерсон настолько верен заранее известному выводу, что его определение врага и отрицание бесплодной культуры, которую этот противник пытается навязать нам, исключают все возражения. Он останавливается только перед трудным случаем литературной критики – защитой культуры как таковой – у Ливиса. Андерсон готов признать, что Ливис не был «белым эмигрантом» (хотя, если задуматься, не подозрительно ли его имя?). Однако, «не имея никакого социологического понимания, отмечая упадок, но будучи неспособным объяснить его теоретически, Ливис в конечном счете был пойман в ловушку культурными связями, которые ненавидел».

Это отрицание имеет большое значение. Ибо одна из сильных сторон британской культуры состоит в том, что она создавала не социологические теории о самой себе, а социальную и культурную критику. Отвергнуть Ливиса – значит отказать в праве быть услышанными Бёрку, Кольриджу, Арнольду, Хэзлитту, Рёскину и Элиоту, каждый из которых был светилом критики национальной культуры. Однако не в интересах Андерсона обращать на это внимание. Такие факты способны заронить слишком большие сомнения, повлечь за собой излишнюю щепетильность, чтобы можно было обращаться к ним в полемических целях.

Есть еще один способ посмотреть на надуманный список «белых эмигрантов» Андерсона. Нэмир, Витгенштейн, Гомбрих, Поппер, Кляйн, Берлин и т. д. – все они были еврейского или смешанного происхождения. В какой-то степени это тоже давало повод отвергнуть их вклад, посчитав их «небританцами», а развиваемую ими культуру – осквернением того, что иначе было бы нашим естественным социализмом. Разоблачить культурный заговор белоэмигрантских еврейских плутократов, осквернивших нашу национальную культуру своим грязным интеллектуальным наследием, – означает проделать длинный путь вниз по знакомому и постыдному пути. Пожалуй, не справедливая критика, а презрение, питаемое Андерсоном к доказательству, и легкомысленная жажда схватки заводят его в опасные воды. И аналогия подкрепляется ядовитым стилем:

Усыпляющий результат такой культурной конфигурации, постоянное молчаливое поддержание социального status quo смертельны. Британская культура, как она сформировалась сейчас, является глубоко разрушительной и удушающей силой, препятствующей развитию любых левых революционных движений [Anderson, 1968, p. 56–57].

В последующих работах эта ненависть и намерение карикатурировать свою мишень становятся менее очевидными, а революционная борьба охотно перекладывается на тех, кто придет после нас. История на стороне Андерсона, и время в его руках. Поэтому в 1970-х годах он ставит своей задачей подорвать господствующую культуру, экспроприировав ее ресурсы, чтобы создать марксистскую версию всемирной истории. В двух авторитетных и впечатляющих трудах, опубликованных в 1974 г., – «Родословная абсолютистского государства» и «Переходы от античности к феодализму» – он снабжает новых левых столь необходимым им путеводителем в прошлое.

В этих двух книгах Андерсон демонстрирует чрезвычайно широкий диапазон исторических познаний. Ни одному человеческому сообществу и ни одному историческому периоду, похоже, не удается избежать его внимания, и, хотя источники в основном вторичные, неизменно поражает тот факт, что среди них есть работы авторитетных авторов на французском, итальянском, немецком и русском, причем многие до сих пор не переведены на английский. И в самом деле, из этих работ многое можно почерпнуть как о содержании мировой истории, так и о приложении марксистской теории к ее объяснению. Андерсон пытается сделать для марксистского понимания истории то, что Шпенглер и Тойнби сделали для его «буржуазной» альтернативы: предложить единую морфологию, в которую могло бы вписаться все историческое развитие.