Роджер Скрутон - Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых [litres]

Андерсон спасает себя от этого затруднения с помощью альтюссеровской неясности. По его мнению, «концептуальная ошибка» Томпсона заключается «в смешении тех действий, которые на самом деле являются сознательными волеизъявлениями на личностном или локальном уровне, но социальное воздействие которых по сути непроизвольное (скажем, отношение брачного возраста к росту численности населения), с теми действиями, которые являются сознательными волеизъявлениями на том уровне, где они влияют на общество , под единой рубрикой человеческой деятельности» [Anderson, 1980, p. 21].

По этому предложению видно, насколько полезным для новых левых было альтюссеровское орудие экспрессивной бессмыслицы или, точнее, экспрессивная бессмыслица . Томпсон подвергается критике, кроме всего прочего, за то, что разглядел в Альтюссере мошенника.

С Андерсоном спорить бесполезно. Само качество его текста, задействованного в этой идеологической конфронтации, показывает, насколько марксистский новояз стал для него не инструментом мысли, а защитой от нее. Дерзость, совершенная Томпсоном, состояла именно в том, что он не дошел до того уровня интеллектуальной нечестности, где разница между наукой и алхимией стирается. Томпсон даже был готов настаивать «на том очевидном моменте, который современные марксисты упускали из виду: что существует различие между властным произволом и верховенством права» [Thompson, 1975, p. 266]. Это замечание вызывает бурю протеста у Андерсона, который применяет все приемы софистики, имеющиеся в его арсенале, утверждая в итоге, что «тирания вполне может быть правлением по закону, своему собственному» [Anderson, 1980, p. 198].

На самом деле коммунистические разновидности тирании не могли управляться по закону, даже по своему собственному закону, от которого тайная полиция и партия де-факто были освобождены. Если Томпсон время от времени и доставлял беспокойство новым левым, то отчасти это объясняется его способностью выгребать идеологический мусор, наваленный напротив дверей, в которые могли бы просочиться подобные факты. За полемическими выпадами Андерсона скрывается отчаянная попытка спасти «социалистическую истину» от злокозненных посягательств реальности.

Однако в результате тщательно оберегаемый язык новых левых не обеспечил себе эмоционального выживания. Он пригодился в годы царствования Андерсона в New Left Review для поддержания дискредитированных мифов марксистской истории, например о том, что английский рабочий класс подвело самосознание, которое повлияло на выбор им парламентского, а не революционного «пути к социализму» [Anderson, 1980, p. 46]. Нужно было принять лживую теорию «предательства революции» Троцкого, поскольку, «как показывает любое серьезное марксистское исследование революции, именно жестокая внутренняя атмосфера всепроникающего дефицита вкупе с внешней чрезвычайной ситуацией, созданной империалистическим военным окружением, создала бюрократию и государство в СССР» [120] Сокрушительное опровержение этого тезиса см.: [Heller, Nekrich, 1986]. . Выбор языка говорит о многом: не сделать правильного вывода – значит просто показать, что вы конце концов не являетесь серьезным марксистом. Помимо этого, последующие революции выиграли от изменения баланса сил, вызванного сталинизацией, и поэтому можно не сомневаться, что все в конечном счете было к лучшему. А что касается тех буржуазных историков, которые собрали, как они считают, неопровержимые доказательства в пользу того, что «дефицит», упомянутый Андерсоном, целенаправленно поддерживался Лениным и большевиками, то их аргументы просто неприличны. Если время от времени какой-нибудь перебежчик из лагеря новых левых скажет что-нибудь неудобное, то на него обрушится вся мощь сталинистского новояза:

…ленинизм, к которому взывал Альтюссер, был растоптан бюрократическим манипулированием массами и дипломатическим сговором с империализмом Китайской партии, на которую он наивно проецировал его. В свою очередь, на Западе маоизм дал обильный урожай перебежчиков в правый лагерь. Глюксманн и Фуко, ранее превозносимый Альтюссером, конкурируют сегодня по рвению, проявляемому в «холодной войне», с Колаковским, которого когда-то приветствовал Томпсон. Трудно представить себе сторонника социалистического гуманизма, павшего так же низко, как литераторы вроде Соллерса, недавние борцы за материалистический антигуманизм… [Anderson, 1980, p. 110].

Впоследствии в работе «На путях исторического материализма» (1984) Андерсон отвернулся от модных континентальных тенденций, которыми когда-то заполонил New Left Review . «Структурализм» и «постструктурализм» были отвергнуты как враждебные по отношению к продолжавшемуся поиску жизнеспособной марксистской философии. Париж был объявлен «столицей интеллектуальной реакции». А вся троцкистская альтернатива предстала запятнанной французским «преувеличением роли языка» наряду с мифами и иллюзиями, выросшими из ее собственной односторонности. Даже Хабермас, снискавший уважение за настойчивое повторение им левых посулов, не может в конце концов обеспечить связь с настоящим субъектом эмансипации – революционным рабочим классом. Далее в том же духе. Но примечательна во всем этом не смена приоритетов и врага, а скорее, то, что не претерпело изменений и что на самом деле является величайшей иллюзией: миф о революционном рабочем классе, который не просто жаждет освобождения, но желает достичь его в союзе с такими людьми, как Андерсон.

Таким образом, британская «культурная революция», построенная на теории «исторического блока» Грамши, исчерпала себя. Важнейшая составляющая этого блока, революционный рабочий класс, дезертировала где-то в 1970 г. После этого культурные войны переместились в Америку, страну, где никогда не было революционного пролетариата, но была только культура, подлежавшая захвату. Культура оставалась главным полем битвы между левыми и окружавшим их «капиталистическим» порядком. Но сражение велось людьми, которые рассматривали этот процесс только в культурном плане, без отсылки к соратнику в лице пролетариата. Американские борцы за культуру, в отличие от Томпсона и Андерсона, не отказались от структуралистской и постструктуралистской альтернатив, исходивших из Парижа, а приняли их как ключ к перестройке всего учебного плана. Особенно влиятельными были Ричард Рорти и Эдвард Саид. Отказавшись от попыток объединиться с революционным рабочим классом, они вместо этого сосредоточились на лишении американского культурного наследия веры в собственную легитимность.

Ричард Рорти (1931–2007) называл себя «прагматистом», т. е. тем, кто не отличает истинное от полезного. Он писал: