Фридрих Фёрстер - Образ жизни, который мы выбираем

Усиливающееся разрушение всех некогда непоколебимых истин затронуло сегодня старое и доброе понятие женской чести. Женщины, в которых новомодные веяния заглушили их лучшие чувства, утверждают, что понятие женской чести, в сущности, результат мужского господства. Мужчина хочет единолично владеть женщиной как неделимой собственностью. Так почему же женщины не могут претендовать на те же свободы, которыми большинство мужчин пользуются до брака? Другие женщины, вовлеченные в скучную работу ради хлеба насущного, жаждут радости, поэзии и любви. Дух времени подвигает их к тому, чтобы бескомпромиссно насладиться всем, что предлагает жизнь, «не давая принципам испортить прекрасную юность». Ведь живем-то один раз!

Да, конечно, на этом свете мы живем только раз. Но именно поэтому так необходимо развивать в себе глубокое и доброе, вместо того чтобы прожигать жизнь в дурмане заблуждений, потакая собственным слабостям. В старом понятии женской чести скрыта тайна культурного могущества женщины. Это понятие вовсе не результат какой-то внешней тирании. Он, скорее, выражение той большей универсальности, с которой высокоразвитая женская душа воспринимает половую жизнь: в этой сфере мужчина живет одним мгновением, а женщина – с мыслью о целом море непредсказуемых последствий. И то, что мы называем женской нравственностью и женской честью, проистекает из духа материнского достоинства и материнской предусмотрительности, идет от протеста против всего, что делает природный инстинкт высшим законом, оставляя интимную жизнь на произвол ее собственных противоречивых и переменчивых импульсов.

Глубочайшее благородство любви состоит еще и в том, что мужчина должен испытывать чувство уважения к женщине, с которой он себя связывает. И это происходит вопреки всем теориям по велению глубокого и истинного инстинкта только тогда, когда женщина настаивает на соблюдении твердых правил, возвышающих союз удовольствия до уровня совместной жизни до гробовой доски.

В неиспорченной женщине ее глубочайшее чувство стыда противится превращению полового союза в самоцель. Но это происходит, только если этот союз освящен символами и закреплен институтами, торжественно связывающими его со всеми прочими правилами, интересами и обязанностями человеческой жизни. Эта видимая, облеченная в достойную форму связь представляет собой некую защитную оболочку, которой всегда будет требовать женщина с тонкой организацией. Внешняя санкция имеет здесь гораздо большее значение, чем внешняя форма: в требовании закрепить все отношения с мужчиной более твердыми гарантиями и правилами, нежели клятвы любовника, вообще выражается более глубокий взгляд на половую жизнь – целая «философия ответственности». Целомудренность, требующая таких санкций, не является чем-то неестественным, а проистекает из самых здоровых защитных инстинктов сексуальной жизни. Ведь она полностью деградирует, как только ее функции превращаются в самоцель и отделяются от общего порядка жизни.

Если бы все женщины, практически или теоретически способствующие разрушению старого понятия о женской чести, хотя бы немного задумались о сущности и причинах неистребимого презрения, с которым мужчина, как бы низко он ни стоял, рано или поздно начинает относиться к женщине, живущей с ним в союзе, не скрепленном никакими внешними формами, они перестали бы относиться к старому понятию чести как к пережитку былой зависимости от мужчины, а увидели бы в нем неизменное выражение нравственной власти и достоинства женщины. Глубже и продолжительнее всего женщина может влиять на мужчину, воздействуя на его совесть, на всю его высшую природу. Но для этого она должна стоять выше него. И он хочет, чтобы она стояла выше, потому что стремится вырасти над собой. Он никогда не простит женщине, если она сделает невозможным почитание, которым нижестоящий удостаивает вышестоящего. Поэтому женщине запрещено больше, чем мужчине – не потому, что она меньше мужчины, а потому, что больше, чем он: nobless oblige! (положение обязывает). Если совесть мужчины не склоняется перед женщиной, она становится его рабыней, даже если со стороны кажется, что держит его в руках.

Нам действительно не нужна новая этика, принижающая женщину до уровня переменчивых тенденций, царящих среди невоспитанных мужчин. Нет, нам необходимо более глубокое понимание и более последовательное признание старой этики, чтобы более высокое восприятие мира, присущее благородным женщинам, освободило мужчину от глубоко укоренившейся в нем сексуальной бесхарактерности.

К сожалению, некоторые молодые мужчины думают, что наилучший способ явить миру свою неокрепшую мужественность и доказать ее – это соблазнить или даже изнасиловать какую-либо девушку, представляя, что это посвящение в мужчины и рыцари. В действительности это доказывает только то, что они слабаки. Настоящая мужественность издревле требовала от юношей более высокой пробы сил – неслыханных поединков, героизма, стойкости, а отнюдь не капитуляции перед инстинктом и удовольствием. Кто когда-то стремился обрести благородство истинного рыцаря, тот должен был дать обет, посвятить себя защите слабых и угнетенных, выражая такой образ мыслей, прежде всего, по отношению к женщине.

При всех принципиальных различиях между зрелой женщиной и зрелым мужчиной есть нечто общее – любовь ко всем беспомощным существам, любовь, идущая от переизбытка силы. Поэтому существует большое сходство между материнским чувством и рыцарством. Высшая мужественность проявляется в способности к самой нежной заботе. Поэтому мужчина может продолжить самосовершенствование души, учась у благородных женщин: у мужчин много силы, но у женщин сильнее развито сочувствие. Они знают, где необходимы жалость и помощь, как и кого пожалеть, как и кому помочь. В одном из своих произведений Достоевский приводит нас в лазарет сибирского острога, где мертвый заключенный голый лежит на полу. Никто не обращает на него внимания, кроме мух. «У него ведь тоже была мать», – говорит дежурный унтер-офицер. Почему эти слова выскользнули из его уст? Потому что мысль о материнской любви – глубинная совесть настоящего мужчины, от которой ему бывает стыдно, если где-то безжалостно забывают и унижают человека. «У нее ведь тоже была мать». Чьи уста произнесут эти слова по отношению к слабой и легкомысленной девушке, тот наверняка знает, чего требуют от него подлинное рыцарство и истинная мужественность – не просто внешнего внимания и услужливости, а помощи. Помощи там, где она наиболее необходима, помощи душе и телу, помощи – как защиты от собственной слепоты и глупости, помощи, на которую способен только действительно сильный, внутренне твердый человек.