Чарльз Талиаферро - Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

В девятнадцатом веке мы сталкиваемся с формой идеализма, отличной от идеалистической философской теологии Беркли и Эдвардса (Глава III), в работах Георга Вильгельма Фридриха Гегеля (1770–1831). В предложенной Беркли и Эдвардсом картине мира на первом месте оказываются индивидуальный субъект и его психология, мир существует благодаря божественному восприятию, а между Богом и тварной душой есть реальное различие. С точки зрения Гегеля, Бог не является теистическим. Более того, Гегель пытается ввести трансцендентный уровень сознания, который будет охватывать и объяснять индивидуальную субъективность. Он считает, что люди, конкретные предметы и сама история – это измерения многомерного Духа. «Дух, таким образом, есть сама себя поддерживающая абсолютная реальная сущность. Все рассмотренные до сих пор формы существования сознания суть абстракции его; они состоят в том, что дух анализирует себя, различает свои моменты и останавливается на каждом» [621].

Гегель родился в Штутгарте, изучал классические языки, а затем теологию, занимал ряд должностей, в том числе учителя и редактора, и после этого стал профессором философии в Берлинском университете [622]. Кратко изложить колоссальную систему гегелевской философии невозможно. Отчасти это связано с ее масштабами. У Гегеля была собственная точка зрения на эпистемологию, метафизику, роль национального государства, свободу и личность, мировые религии и культуру, историю и искусство. Сёрен Кьеркегор (о котором речь пойдет в седьмой главе) отдавал должное масштабу гегелевских трудов, высмеивая тех, кто претендует на то, что «превзошел Гегеля». «Те, кто превзошел Гегеля, подобны сельским жителям, которым всегда приходится писать свой адрес через город; в таком случае адрес нужно читать следующим образом: “Неизвестный через Гегеля”» [623]. Помимо масштабности, философская система Гегеля уже при его жизни стала предметом в значительной степени различных интерпретаций. С точки зрения левых гегельянцев, Гегель был атеистом, враждебно относящимся к христианству. К этому лагерю принадлежали Фейербах и Маркс. Так называемые правые гегельянцы видели в Гегеле ортодоксального лютеранина – в соответствии с его вероисповеданием. Философия Гегеля стала предметом особо ожесточенных дискуссий в середине ХХ в., когда ее обвиняли в содействии деспотическому подчинению человека государству. В главе, посвященной Гегелю в «Истории западной философии», Бертран Рассел, как известно, критикует его за философский обскурантизм и недооценку личности [624]. Как и в случае Декарта во второй главе, здесь я защищаю Гегеля от ряда подобных обвинений.

Гегель считал, что у философии и религии один и тот же предмет:

Философия лишена того преимущества, которым обладают другие науки. Она не может исходить из предпосылки, что ее предметы непосредственно признаны представлением и что ее метод познания заранее определен в отношении исходного пункта и дальнейшего развития. Правда, она изучает те же предметы, что и религия. Философия и религия имеют своим предметом истину, и именно истину в высшем смысле этого слова, – в том смысле, что Бог, и только Он один, есть истина. Далее, обе занимаются областью конечного, природой и человеческим духом, и их отношением друг к другу и к Богу как к их истине [625].

И философия, и религия должны опираться на разум. Гегель не входил в романтическое движение, хотя близко дружил с его участниками и сочувствовал им [626].

Гегель не только не был фундаменталистом, но и не стремился, в отличие, например, от Декарта, к безошибочной достоверности. Он использовал разум, чтобы преодолеть кантовский раскол между Богом, личностью и свободой в ноуменальном мире и человеческим мышлением и опытом (формами человеческой субъективности) в феноменальной сфере. Гегель, как и многие его современники, например Ф. В. Й. Шеллинг (1775–1854) и Иоганн Готлиб Фихте (1762–1814), считал, что кантовский дуализм проблематичен сам по себе, а понятия ноуменального Бога и свободного субъекта, не постижимые с пространственно-временной точки зрения, являются бессмысленными. Более того, Гегель обвиняет Канта в антиисторическом, абстрактном понимании разума. В одном выразительном пассаже в «Лекциях по истории философии» он пишет о пользе разума и его оправдании во всеобщем мышлении Бога:

Собственное мышление и знание человека, такое мышление и знание, при котором он удовлетворяется своей деятельностью, находит удовольствие в своих делах и рассматривает их как нечто дозволенное и правомерное, – это признание значения субъективного нуждалось теперь в более высоком подтверждении и даже в высшем подтверждении, чтобы полнее стать узаконенным и даже абсолютной обязанностью; дабы иметь возможность получить это подтверждение, оно (субъективное) должно было быть постигнуто в своей чистейшей форме… Лишь в том случае, когда знают и познают этот принцип в отношении к существующему в себе и для себя предмету, т. е. в отношении к Богу, и, таким образом, принимают этот принцип в его совершенной чистоте как свободный от влечений, конечных целей, он благодаря этому получает свое высшее подтверждение, и это является тогда его освящением посредством религии. Великий принцип состоит в том, что все внешнее исчезает в точке абсолютного отношения к Богу. Вместе с этим внешним, этой отчужденностью от самого себя, исчезло всякое рабство. Таким образом, начало субъективности сделалось теперь моментом самой религии, этим оно получило свое абсолютное признание, и его стали понимать здесь в общем в той форме, в которой оно может являться лишь моментом религии [627].

Гегель пытается выявить противоречия между различными противоположными идеями (такими как тезис и антитезис в антиномиях Канта) и выяснить, каким образом они приводят к высшей идее в синтезе. Потребность в синтезе – результат нежелания мириться с противоречиями. Однако чтобы сохранить подобие декартовского дуализма, нужно было бы согласиться на «несчастное сознание». Гегель идет дальше, чтобы снять эту двойственность во все превосходящей идее – в Боге.

Гегель настаивает на том, что «истинное есть целое», и именно с точки зрения целостной реальности человеческое знание, наука и история обретают смысл [628]. Его представление о «целом» по сути подразумевает Абсолют, или Бога. Гегель принимает разновидность онтологического аргумента. Мы не можем мыслить Бога иначе как существующим. Категория бытия необходимым образом входит в понятие Бога. Возражая Канту, Гегель утверждает, что понятие бытия не прибавляется к понятию Бога, как если бы продавец добавил нули к какой-то цене:

А затем они должны были бы подумать о том, что здесь идет речь о Боге, который представляет собой предмет другого рода, чем сто талеров и любое другое особенное понятие, представление или как бы мы его ни называли. Ведь все конечное состоит на самом деле в том, и только в том, что его наличное бытие отлично от его понятия. Но Бог есть, несомненно, то, что может быть «мыслимо лишь как существующее», – то, понятие чего заключает в себе бытие. Это единство понятия и бытия и составляет понятие Бога.