Йоран Терборн - Города власти. Город, нация, народ, глобальность

Все недавние революции были по своим интенциям и следствиям социально двусмысленными, что само является результатом их зависимости от широких разношерстных коалиций, а также от совпадения краткосрочных интересов. В киевском Майдане вместе сошлись самые разные идеологические силы – от либералов, мечтающих о процветании внутри Евросоюза, до оголтелых антирусских националистов и фашистов с нацистами. Последние были незначительным, но важным меньшинством, поскольку из их рядов вышли уличные бойцы и снайперы, которые до последних сил сражались с покачнувшимся режимом.

Эта революция не была революцией рабочего класса, как и революции, потерпевшие поражение. Обычно в них был широко представлен и активно участвовал средний класс, бизнесмены и интеллигенция. Как правило, особенно активными на улицах и площадях были студенты и безработные, рабочие – в гораздо меньшей степени.

У противника же, даже в том случае, когда он представлял собой законно избранную власть, отсутствовала конституционная демократическая легитимность, что объясняется фальшивыми или скомпрометированными выборами [436]. Причина, по которой Франция в 1968 г. подошла вплотную к революции, состояла в том, что Пятая республика была основана на перевороте или, скорее, мятеже колониальной алжирской армии, десятая годовщина которого стала началом массовых протестов. Во-вторых, действующее правительство было очевидно некомпетентным, безуспешным и (или) попросту коррумпированным. Внутри оно было идеологически деморализовано, некоторые его члены были измотаны и страдали от болезней. Более крепкие и жестокие режимы оказывали сопротивление и давали сдачи. Если третье условие успешной революции отсутствовало, они добивались успеха, например в Кванджу в Южной Корее в 1980 г., в Каракасе и Пекине в 1989 г. и в Сирии в 2011 г.

Триггер у протестных движений мог быть разным, обычно это нечто достаточно случайное. Также разным было и их взаимодействие с правящим режимом – динамика требований, отказов, новых требований, подавления, уступок и т. д. Однако у всех них был один общий решающий фактор. Протесты превратились в революции, изменившие режим, потому, что в ключевой момент репрессивные силы, особенно армия, отказались поддержать режим. В Тегеране в 1979 г. и в Маниле в 1986 г., где революция народной власти началась на самом деле как небольшой военный заговор, но потом сумела мобилизовать народные массы, направив их против коррумпированного президента и его недавних подложных выборов, важные военные подразделения в конечном счете перешли на сторону восстания [437]. В Париже в 1968 г. был момент, когда де Голль исчез, поехав консультироваться со своими генералами, особенно самым жестким из них, парашютистом Массю. Потом де Голль, убедившись в их готовности дать отпор, вернулся в Париж и выступил со своей знаменитой речью «Я не подам в отставку». Игра закончилась, и голлисты прошли маршем по Елисейским Полям.

Движениям «Occupy» и «Indignados», появившимся во время последнего финансового кризиса, противостояли режимы с сомнительной общественной репутацией, режимы, обслуживающие интересы капитала, однако их конституционная легитимность серьезно все же не оспаривалась. По этой причине не было никаких сомнений, что полицейские силы в целом и в случае необходимости армия будут защищать режим.

Следовательно, в некоторых обстоятельствах города власти могут превратиться в города революции – в силу постепенного и неотступного присвоения массами городского пространства, основных проспектов и площадей. Радикальные идеи любого рода быстрее распространяются в больших городах, а резиденция правительства становится для протеста очевидной мишенью. Однако в большинстве случаев городские институты явно сторонились как конфронтации, так и революции. Очень немного примеров, подобных парижскому Отель-де-Виль или Коммуне.

В чем же тогда причина этой появившейся недавно склонности к революциям? Есть, по-видимому, две основные причины. На стороне революции – это рост большого и подвижного среднего класса, который компенсирует упадок или застой рабочего класса, существенно отличаясь при этом от оседлой европейской буржуазии или традиционных торговцев с «Базара». Часто он сообщается с обширной студенческой средой, оказываясь в наши дни завязанным на виртуальное сообщество социальных сетей. Эти средние страты, в отличие от их буржуазных предшественников, формируют потенциал демократических городских уличных протестов и в некоторых ключевых случаях способны объединить определенные секторы прекариата и безработных.

В постсоветских странах эти средние страты также отличаются высоким уровнем образования, у них есть множество организаций, которые обучались и финансировались американским правительством, а также частными американскими и близкими к Америке спонсорами. Их деятельность и причастность достаточно хорошо известны в случае Белграда в 2000 г.; в так называемых цветных революциях Украины, Грузии и Кыргызстана; а также в восстании на Майдане [438]. По словам чиновника госдепартамента, отвечающего за Украину, Виктории Нуланд, США с 1991 г. вложили более 5 млрд долл. в проамериканскую деятельность [439]. Это огромная сумма, равная 4 % ВВП Украины за 2014 г. Но хотя это в значительной мере компенсирует отсутствие революционных партий среднего класса или движений классического левого типа, не стоит считать, что такие вложения могли оказать решающее в политическом смысле влияние. Многие неудачи и поражения Коминтерна и революционной Кубы, пытавшихся поддерживать революции, должны научить нас тому, что экспорт революций – дело крайне сложное.

Если же говорить о режиме, то идеологические границы ХХ в. – антикоммунизм/коммунизм, фашизм/антифашизм – в значительной мере стерлись. Там, где эти оппозиции имели значение, у невооруженных или слабо вооруженных революций просто не было шанса. Фашизм был разгромлен в 1945 г., однако вскоре холодная война воскресила оппозицию коммунизма и антикоммунизма. Антикоммунистические восстания в Восточной Европе были подавлены. В обеих Америках марксизм, как заявил Генри Киссинджер, не был предметом «переговоров», что и было доказано доктриной переворота, нацеленного против правительства Народного фронта в Чили, и американских интервенций в Центральную Америку. К 1980-м годам напряжение холодной войны спало – несмотря на фатальную попытку США разыграть карту исламского фундаментализма против модернизационного коммунизма в Афганистане. Революции в Тегеране, Маниле и Каире своим успехом во многом обязаны тому, что США мягко подтолкнули шаха, Фердинанда Маркоса и Хосни Мубарака. Михаил Горбачев в 1980-х годах пояснил коммунистам из Восточной Европы, что, если у них будут проблемы с их собственным народом, СССР вмешиваться не будет. А у коррупционных посткоммунистических режимов Украины, Кавказа и Центральной Азии больше нет покровителя, к которому они могли бы обратиться, – быть может, за единственным исключением сегодняшнего украинского режима, в который США и Евросоюз серьезно вложились, используя его в качестве пешки против России.