Йоран Терборн - Города власти. Город, нация, народ, глобальность

Третий элемент современного революционного уравнения – коррумпированные и некомпетентные режимы – является скорее уже, константой политической истории, чем чем-то новым. Но здесь, похоже, срабатывало идеологическое дряхление, свойственное ХХ в., будь то дряхление коммунизма, посткоммунизма, не получившего прививку неолиберализма, или же арабского секулярного национализма.

Городские последствия этих революций были в большинстве своем символическими. Памятник «Народной власти» в Маниле является, вероятно, наиболее аутентичным из всех этих следствий, выражая собой радость народной победы [440]. Абстрактный памятник шаху в Тегеране был превращен в памятник свободе, а в народном южном Тегеране в память об аятолле Хомейни была возведена большая мемориальная мечеть. Украинская «оранжевая революция» стала началом масштабного проекта по созданию националистических иконографии и нарратива, тогда как военные, прекратившие «арабскую весну» в Египте, использовали народную площадь Тахрир для несколько подправленного памятника жертвам протестов против Мубарака. Исламская революция в Иране была исключительной в силу жестокого пуританского регулирования городской жизни, формы одежды и строгого гендерного разграничения пространства.

Городские революции, даже если они были успешными, не были свободны от определенных ограничений, которые Маркс проанализировал более 150 лет назад в своей работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта». Обычно они представляют особенно подвижный сегмент национального общества. В «арабской весне» нерепрезентативность столицы проявилась в исламистских электоральных победах в Египте и Тунисе. Националисты западной Украины завоевали Киев, но в основном были остановлены к востоку от Днепра. Преимущественно, если не исключительно, правые желторубашечники Бангкока поняли, что не смогут выиграть (в обозримом будущем) демократические выборы, а потому они хотят отменить всеобщее избирательное право, ограничив его «нами, теми, кто образован и кто знает, что правильно, а что – нет».

Ни одна из революций, о которых мы здесь говорили, не была социальной революцией и даже не пыталась ею стать. Точно так же восстановление капитализма не было общественной целью антикоммунистических восстаний в Праге, Бухаресте и других городах. Революционные движения были широкими и разнородными по своему социальному составу, но при этом узко сфокусированными на политическом режиме, причем их политические эффекты даже в случае успеха часто оказывались краткосрочными или же ограниченными.

Египет, первый трофей «арабской весны», вернулся к новому варианту привычного военного авторитаризма. И «оранжевая революция» 2005 г., и Майдан 2014 г. привели Украину к сходным режимам, коррумпированным и олигархическим. Страна приблизилась к Европе, но вряд ли к европейскому благосостоянию, а от европейской свободы в некотором смысле даже отдалилась [441]. На Филиппинах Народная власть снова привела к олигархическому правлению Акино и других землевладельческих династий, включая и некогда изгнанное семейство Маркосов, пусть и после некоторого карантина. Конечно, режим шаха в Иране ушел навсегда, но вопрос по-прежнему в том, выиграли ли люди что-то экономически и социально.

Однако этот мрачный научный вывод – еще не вся правда. Городские революции, как провалившиеся, так и добившиеся кратковременного успеха, были народными движениями, оставившими важный отпечаток на поколении, моментами вызова прогнившим властям, массового движения, коллективной силы и сообщества: «праздниками угнетенных», как сказал Ленин. Недавние городские революции напоминают нам о том, что даже города XXI в. не сводятся, с одной стороны, к глобальным бизнес-услугам, роскошному потреблению и привилегированной «креативности», а с другой – к трущобной нищете. В отдельные мгновения города могут превратить посторонних людей в народ, а потребителей – в граждан. И все участники будут помнить это: soixante-huitard (участник несостоявшейся революции 1968 г.) останется таким на всю свою жизнь, точно так же как и quarante-huitard (участник европейской революции 1848 г.) или же участники Народной власти на Филиппинах в 1986 г. и «арабской весны» 2011 г.

Множественность народных моментов

В современной истории было немало народных моментов, когда элитарные структуры разваливались или ломались. Мы можем даже сказать, что в долгосрочной перспективе возник эволюционный тренд на более широкое включение народных масс в национальное общество и их большее участие в национальных государствах. Этот тренд, пусть даже неровный и непостоянный, в значительной степени обосновывался социально-экономическим подъемом рабочего класса, женщин, подчиненных или угнетенных рас и этнических групп, а также нового среднего класса.

Народный подъем мог принимать разные формы, и выше я указал лишь некоторые из них, начиная с институализированной социальной реформы и заканчивая городскими восстаниями, осуществляемыми неинституционализированными движениями, такими как сквоттеры, требующие прав на жизнь в городе, или же альтернативные культурные движения, выступающие против строительства городов, ориентированных на автомобили и автотрассы.

У народных моментов была своя социальная география, связанная с географией национальных оснований. В Европе институциональная социальная реформа получила развитие в качестве «муниципального социализма», а позже и государства всеобщего благосостояния, но различные по своему составу реформистские коалиции возникли также в Латинской Америке и других странах. Расовая реабилитация стала отличительной задачей потомков завоевателей и колонистов, которые построили национальные государства на базе расового исключения, маргинализации и (или) подчинения. В двух странах, в ЮАР и Боливии, реабилитация привела к перестройке национального государства в его постколониальной многоэтнической форме. Независимым народным движениям было сложно развиваться в бывших колониальных странах – хотя там и случались городские восстания, выступавшие как против подложных выборов, так и программ МВФ, – где антиколониальные освободительные движения обычно сами определяли себя как «народ». Однако мы отметили, что недавно перспективные реформистские городские движения получили власть в крупных постколониальных столицах, таких как Дели и Джакарта. Реактивная модернизация сверху рискует столкнуться с народным моментом традиционалистской реакции, особенно в странах с многочисленным духовенством, не зависящим от государства. Коммунистические режимы, как и монархистские в исламском мире, столкнулись именно с этим, и та же самая судьба постигла в наши дни наследников выдохшегося секулярного арабского национализма.