Владимир Гельман - Авторитарная Россия: Бегство от свободы, или Почему у нас не приживается демократия

В-третьих, уровень массовой поддержки политических лидеров и режима в целом в 1990-е годы оставался весьма низким. На фоне глубокого и длительного экономического спада режим воспринимался россиянами как крайне неэффективный, и его легитимность находилась под вопросом.

Таким образом, максимизация власти и превращение в доминирующего актора не на словах, а на деле, предполагавшее, что Путин будет соответствовать тому «идеальному типу» главы государства, который обрисовал Ельцин («кто-то должен быть главным в стране: вот и все»)190, требовало от преемника нетривиальных усилий. Путину необходимо было почти одновременно решить три тесно связанные друг с другом задачи: 1) восстановить и резко укрепить силовой и распределительный потенциал российского государства; 2) принудить самые разные сегменты российских элит к безусловному подчинению главе государства при минимизации рисков нелояльности с их стороны; 3) обеспечить устойчиво высокий уровень массовой поддержки режима.

Решение задач (1) и (3) требовало от Путина и его соратников успехов в экономическом развитии страны и эффективных усилий по реорганизации государственного управления. Решение задачи (2) имело политический характер. Путин должен был не просто показать российскому правящему классу, «кто в доме хозяин». В отличие от Ельцина, который время от времени увольнял отдельных чиновников и даже применял силовые методы подавления конкурентов (как это произошло в октябре 1993 года и чуть было не случилось в марте 1996 года), Путин должен был создать и поддерживать то сочетание негативных и позитивных стимулов, которое обеспечивало лояльность российских элит режиму в целом и лично Путину независимо от влияния других факторов.

Путину предстояло предложить своим подчиненным такое сочетание «кнута» и «пряника», которое не оставляло бы им иного выбора стратегии поведения, кроме безусловного подчинения: неважно, по доброй воле или по принуждению. Такой механизм координации элит далее обозначается как «навязанный консенсус»191. Его наиболее точное и краткое определение представлено фразой, которой пользовались представители семьи Корлеоне из кинофильма «Крестный отец», — «предложение, от которого невозможно отказаться».

Однако способы достижения российского «навязанного консенсуса» 2000-х годов сильно отличались от тех, которыми пользовались для достижения своих целей персонажи «Крестного отца». Вито Корлеоне и его сыновья опирались главным образом на жесткое и демонстративное насилие и/или угрозы его применения. Напротив, российский политический режим в 2000-е годы не был высокорепрессивным да и сегодня пока еще не является таковым, несмотря на тенденции, о которых пойдет речь в главах 5 и 6. Скорее наоборот: главным средством, поддерживавшим «навязанный консенсус» в России 2000-х годов, был не «кнут», а «пряник».

Лояльность по отношению к режиму и лично Путину открывала представителям российских элит доступ к различным «кормушкам» (источникам ренты) в качестве платы за их политическую поддержку. Такой механизм управления страной, основанный на коррупции, открывал участникам «навязанного консенсуса» возможности для личного обогащения и заодно позволял Путину без особого труда избавиться от нелояльных подчиненных, обвинив их в многочисленных злоупотреблениях (многие из которых носили вполне реальный, а не вымышленный характер). На первый взгляд, такой способ поддержания «навязанного консенсуса» был крайне неэффективным и дорогостоящим, но его выгоды для поддержания стабильности режима намного превышали издержки.

Путин смог довольно быстро сформировать устойчивый «навязанный консенсус» во многом благодаря успешному экономическому росту и достижениям в сфере государственного строительства. Опираясь на этот механизм, он смог переформатировать не только неформальные, но и формальные «правила игры» в российской политике, предприняв серию шагов по институциональному закреплению авторитаризма в нескольких важнейших сферах: разделение властей, партийная и избирательная системы, взаимоотношения Центра и регионов. В итоге именно эта политическая стратегия способствовала успешной максимизации власти Путина и его окружения.

Подходы Путина и семьи Корлеоне к достижению целей максимизации собственной власти, богатства и обусловленного ими престижного потребления (материальных благ, статуса, престижа) демонстрировали не только различия, но и общие признаки. В их основе лежала опора на персональные связи «патрона» с его многочисленными разнородными клиентами, лично обязанными своему «крестному отцу», обеспечивавшему их благополучие, что гарантировало их безусловную лояльность. Такое развитие событий стало возможным в условиях «постреволюционной» консервативной стабилизации в России, которая пришла на смену бурным революционным преобразованиям периода «тройного перехода»192.

Если Ельцин в 1990-е годы фактически был вынужден спешно лепить свою «выигрышную коалицию» на обломках рухнувшего режима из того материала, что оказывался у него под рукой, то Путин в 2000-е годы обладал достаточным запасом времени и ресурсов для последовательного и целенаправленного выстраивания «навязанного консенсуса». Поэтому у него была возможность умело подбирать и расставлять на ключевые позиции верных соратников, находить и иногда специально создавать безопасные ниши для нестойких «попутчиков» и изолировать, а то и наказывать нелояльных потенциальных конкурентов, способных бросить вызов его господству. Такая перегруппировка сил позволила Путину переформатировать структуру персональных связей российских элит в рамках «выигрышной коалиции».

Исследование изменений социальных взаимосвязей российских элит в 2000-е годы весьма ярко продемонстрировало достижения Путина на этом пути. В 2000 году, когда он только пришел к власти, персональные взаимосвязи членов российского правительства строились вокруг нескольких «узловых» деятелей эпохи Ельцина (таких, как Анатолий Чубайс), а сам Путин на этом фоне выступал лишь первым среди равных. В российском журналистском сленге такая схема внутриэлитных взаимодействий получила название «противостояние башен Кремля», которые символизировали группировки, боровшиеся друг с другом за власть и влияние.

Однако уже к 2008 году, когда Путин уступил на время президентский пост Медведеву, он уже выступал единственным центром притяжения всех персональных взаимосвязей членов правительства России193. Иначе говоря, среди российских элит попросту не было никого, обладавшего потенциалом влияния, независимым от доминирующего актора. Николай Петров уподоблял такую схему взаимосвязей своего рода «солнечной системе»194. Хотя группировки и клики в составе элит никуда не делись, Путин как доминирующий актор к тому времени если не полностью определял поведение различных акторов и ключевые решения в российской политике, то, как минимум, был способен не допустить нежелательных для него действий со стороны любых игроков.